Саранча - Латынина Юлия Леонидовна (бесплатные книги полный формат txt) 📗
— Ну показывай, — согласился Царьков.
Мент провел Царькова мимо потной толпы в привокзальное отделение. В обезьяннике, напротив дежурного, сидел старый завшивевший бомж, и тут же рядом на полу лежала бесформенная фигурка, в которой с трудом можно было узнать существо женского пола.
— Эй, как там тебя, Олька! Вставай, клиент пришел, — заявил мент, отпирая обезьянник. И деловито обратился к Царькову:
— С тебя сто рублей.
— Я больше не могу, — сказала девушка.
— Я те покажу не могу! — заорал, давясь злобой, привокзальный блюститель порядка. — Как самой для себя промышлять, так в полное удовольствие, а как для других — так не могу! Мы те сказали, пока штраф не соберешь, отсюда не выйдешь!
В этот момент девушка перевернулась на спину, и Царьков узнал в ней Оленьку Марецкую, ту самую, которую три недели назад застал в его кабинете Валера Нестеренко. Девочка написала заявление, что ее изнасиловал Олег Ковальский, сын первого зама Молодарчука.
— Давай деньги, — сказал мент, обращаясь к Царькову.
— Что, прямо здесь? — брезгливо поморщился Яша.
— С доставкой на дом триста, — ответил мент.
— Двести рублей, — ответил Царьков.
У него не было с собой трехсот рублей, а подымать скандал в отделении не хотелось. Это могло кончиться очень печально и для него, и для девушки.
— Двести пятьдесят, — ответил мент.
Они сошлись на двухстах тридцати, и мент с большим подозрением смотрел, как Царьков отсчитывает последние деньги.
— Тебе что, мужик, по-особому надо? — спросил он.
— Как хочу, так и надо, — ответил Царьков.
— А то смотри. Случится что с девкой, достанем тебя из-под земли. Она хорошая девка-то, только колется.
Царьков в глубине души подивился такой заботливости. Они уже уходили, когда дежурный у двери забеспокоился:
— Эй, а ну как она не вернется?
— Куда ж она денется, — философски возразил вокзальный мент.
На улице было холодно и мокро, и безучастная ко всему девушка вдруг встрепенулась.
— Куда мы? — сказала она.
— Успокойся. Ты меня не узнала?
Девочка подняла вверх перемазанную мордашку. Она была старше Маши на три-четыре года. В глазах ее мелькнуло сначала узнавание, потом — дикий испуг. Она рванулась в переулок.
— Ты куда!
Царьков еле успел поймать ее за отворот пальто. Девчонка завизжала и принялась вырываться.
— Пусти, козел! Пусти!
Редкие прохожие поскорее переходили на ту сторону площади, чтобы, не дай Бог, не оказаться втянутыми в историю. Девочка визжала, как свинья, низко, нечеловечески, ничего женского не было в этом вое, и Царьков уже с вожделением оглядывался в поисках патрульного «уазика». Но «уазика» так и не образовалось, а Ольга вдруг затихла, ткнулась грязным лицом в его куртку и разрыдалась. Шапки у Ольги не было, и Царьков видел, как в сальных волосах копошится вша.
Спустя час, давясь и обжигаясь сваренным из пакетика супом, Ольга сидела на кухне Царькова и рассказывала ему свою историю. Рассказывала она плохо, сбивчиво, то и дело пропуская важные факты и порой совершенно не понимая связи между событиями, но цепкий аналитический ум Яши Царькова почти безошибочно угадывал произошедшее.
После того как их с матерью выкинули из приемной Молодарчука, к ним действительно приходили от Ковальского и предлагали деньги: пятьсот долларов. Мать не согласилась и сказала, что поедет в Москву жаловаться, и в тог же вечер напилась. Она пила дня три без просыпу, не появляясь на работе, а когда на четвертый день Оля вышла во двор, она опять увидела там Олега Ковальского с дружками.
— Что, сучка, жаловаться вздумала? — сказал Ковальский. — Не тебе, шобла рабочая, на нас вякать.
Ковальский и его дружки снова затащили ее в какую-то квартиру и пустили по кругу. Чтобы ей было веселей, ей вкололи какой-то наркотик, судя по всему, афродизиак. Что было дальше, Ольга помнила плохо. Она только помнила, что очнулась спустя неделю на матрасике в двухкомнатной квартире, которую толстая хохлушка снимала под бордель. Хохлушка объяснила ей, что Ольгу вроде бы продали. Она забрала у Ольги паспорт и сказала, что здесь ей будет хорошо, что сильно обижать ее не будут и что за обслуживание клиентов она всегда будет получать травку и даже немного денег.
Ольга к этому моменту плохо соображала, что с ней делают. Она почти постоянно кололась и не возражала против мужчин. «Крышей» у борделя служили менты, и однажды из подслушанного разговора Ольга поняла, что она попала сюда потому, чтобы у Олега Ковальского не возникло никаких проблем. Если бы ее мать или она сама действительно поехали в Москву, то — какой смысл?
Куча людей подтвердила бы, что Ольга — законченная наркоманка и подрабатывает проституцией с тринадцати лет, и ясно, что это просто кто-то из ее клиентов, бандит или иная шваль, попросили малолетнюю проститутку написать заяву на сына первого заместителя начальника областного управления.
Два дня назад Ольга сбежала из квартиры и попыталась уехать из города, но на вокзале ее замели менты — кто-то из них за это время успел побывать у нее в клиентах. Менты не сдали девочку обратно хозяйке, а посадили ее в обезьянник и приспособили для общего пользования, а иногда выпускали на вокзал к клиентам. Выручку они забирали, а взамен немножко ее кормили и давали травки.
Менты били ее и издевались, а три дня назад пьяный дежурный, у которого никак не вставал, с досады вогнал ей между ног пластиковую бутылочку из-под минеральной воды.
Ольга говорила все это тихим, совершенно безразличным голосом, и Царькову было ясно, что девочка эта не будет бороться, что ее сломали, и сломали навсегда, — да и то правда, что тут можно было сделать? Она, к примеру, может пойти на городской канал «ТСТ», дружественный Колунову, и рассказать свою историю, но даже «ТСТ» поостережется использовать эту историю в разгар взаимного оплевывания. Потому что, действительно, Ковальский немедленно разъяснит, что Колун заплатил за этот репортаж малолетней наркоманке, а при чем тут его высокоморальный сын?
Ольга схлебала две тарелки супа, и съела полкило сосисок, а потом ее всем этим вырвало, и Царьков отправил ее из туалета в ванную — мыться.
