Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
И он по-новой, словно сорок лет назад, принялся рассказывать про своего отца, деда его детей. Тот мог отращивать за мгновение бороду, камлал в трех избах сразу, всаживал в скалу гусиное перо и колол себя ножом в темя, в печень и желудок. Всем нойдам был нойда, и в духах покровителях у него ходил бык Пороз.
— А я, — шаман виновато улыбнулся, вытащил норвежский нож и хотел было всадить его себе в живот, но Хорст не дал:
— Знаем, знаем, можешь только в желудок. Не надо, водка вытечет. На вот лучше выпей. И потом вообще в наши годы желудок нужно беречь.
Сказал и с отвращением взглянул на вяленую тюльку, однако делать нечего, со вздохом взял. Какая-никака, а закусь. Желудок-то беречь надо…
— Ну как скажешь, — шаман, раскатисто икнув, убрал нож, выпил и пристально, будто впервые увидел, воззрился на Хорста. — Слушай, генерал, а ты зачем к нам сюда однако? Или заплутал?
Хорошо еще не спросил: «Ты меня уважаешь?», а то пора бы уже — выпито было сильно.
— Не знаю, шаман, не знаю, — Хорст тяжело вздохнул, с легкостью налил и залпом выпил. — Тоскливо что-то мне, погано на душе. Вроде бы всего с избытком, а на деле нет ничего. Пусто на сердце, муторно. Жить не хочется…
И верно, спроси его, зачем поперся в Питер через кольскую тайболу, не ответил бы. И впрямь заплутал.
— А, вот ты что, паря? — шаман прищурился, встал и, грозно накренившись, поманил Хорста на улицу. — Пойдем-ка, покажу чего. Если повезет.
На улице ближе к вечеру похолодало. Изо рта шел пар, под ногами похрустывало.
— А ну-ка, ну-ка, — шаман, пошатываясь, спустился с крыльца, звучно отлил и замер, вглядываясь. — Вот она, смотри.
Левая рука его застегивала штаны, а правая указывала на низкие, лиловые в серых сумерках облака. На фоне их была ясно различима большущая ворона. Вела она себя как-то очень странно — то взмывала вверх, то пикировала на землю, описывая при этом круги и шарахаясь зигзагами. Словно бешеная, била крыльями, теряла перья и при этом не издавала ни звука. Казалось, что она пыталась преодолеть невидимую упругую стену, которая отбрасывала ее назад. Чем-то она напоминала мотылька, бьющегося об оконное стекло.
— Ну что скажешь, генерал? — нойда застегнул-таки мотню, вытащил кисет, принялся закуривать. — Что думаешь об этой птице?
— Больная наверное, — Хорст с безразличием пожал плечами и вытащил «Беломор», — сдыхает.
Настроение его, и без того мерзкое, испортилось окончательно — ворон в своей жизни он не видел. Впрочем таких еще не доводилось. Ишь как отъелась на падали-то, падла пернатая…
— Ничего-то ты, генерал, не понял, ничего, — шаман чиркнул дистрофической, расщепленной для экономии надвое спичкой, густо выпустил вонючий, горлодерный смрад. — Ворона эта чует дым Млечного пути. — Помолчал, снова затянулся, плавон, очень по-шамански, сделал круг рукой. — Дым Млечного пути это такая завеса, невидимая человеку. Но зверь и птица ее чует. Духи говорят, что она отделяет прошлое от будущего. Угадай, где она, пройди сквозь нее, и река твоей жизни потечет вспять. Видишь, как ворона-то хлопочет… Видимо, почуяла свою старость и скорую смерть. Вот и хочет улететь в свое прошлое, где была сильной и молодой. В другие времена, в другие земли… Да только хрен ей. Подохнет здесь. Ты все понял, генерал? Только эхо наших желаний проходит сквозь мрак дыма Млечного пути, только эхо. Эту жизнь по-новой не прожить. Что было, то сплыло… Не тоскуй о прошлом, его не вернешь…
Хорст молчал, внимательно слушал, уже другими глазами смотрел на ворону. Да, прав шаман, в одну и ту же реку не войдешь дважды. Грустно заморачиваться прошлым, тягостно, накладно и прискорбно. Хоть весь Кольский обойди, а Марию не вернешь…
— Ты вот сказал, однако, все есть у тебя, и нет ничего, — нойда докурил до огонька, вытер руку о штаны, понюхал, поплевал. — Верно сказал, бедный ты. Главное богатство это связь с богами, а где они, твои боги-то, генерал? Один ты. Помочь тебе некому однако. Хотя… Помнишь, может, Нюрку-то? Тетки-Дарьину? Ну ту, кобылищу неогулянную, недоделанную? Так вот после поездки на Костяной в нее вселился дух лося, шибко сильный однако. Теперь и она шибко сильная нойда, имеет силу тридцати медведей и видит на пятьсот полетов стрелы. Заматерела однако, в Ленинграде камлает. Вот у нее и спроси, она тебя знает, все про судьбу да жизнь расскажет. А мне никак, слабый я однако нойда. Ну что, похолодало однако. Что, не осталось огненной воды?
Осталось. Хорст вусмерть упоил шамана, и в самом деле оказавшегося слабаком, переночевал кое-как в грязной его избе, а утром, отбросив весь свой идеализм, стерву-ностальгию и дуру-мечтательность, взял крус на Ревду, с прицелом на Оленегорск. Скоро он уже был в Мурманске — брился, стригся, обновлял гардероб, быстро превращаясь из романтика-туриста в процветающего, средней руки барыгу-бизнесмена. Съел положенное количество копченого палтуса, полюбовался на местные красоты да и отчалил с карельских земель на ижорские, на часто приземляющемся куда не надо, ревущем похоронно «ТУ». Однако на сей раз все обошлось — сто пятдесят четвертый благополучно прибыл в Пулково. Хорст без проволочек получил багаж, нанял частника-дедка на жигулях и приказал везти себя в «Россию», гостиницу, как он помнил, в меру респектабельную, в меру доргую и оставляющую вобщем-то неплохое впечатление. Только увы, было это давно. Теперь прямо у входа торговля, нет, не русскими матрешками, — заокеанской «Кока-колой», цены словно в пятизвездочном отеле, тетка на рецепшен видом словно бандерша да и ведет себя соответственно — предлагает то мини-секс, то макси, то девочку, то мальчика. Что-то на первый взгляд «Россия» походила на занюханный бордель. Да и если отбросить кавычки… Целый вечер Хорст не от ходил от телевизора — зрил, удивлялся, вздыхал. Одно дело читать все это в сухих агентурных сводках, другое дело увидеть воочию. А ночью его мучили кошмары. Ему снились депутаты, дерущиеся в Думе, — народные, неумелые, неуклюжие, бестолковые, словно недоразвитые дети, хмурый, с бодуна, гарант конституции, горестно скорбящий вслух о потерянных сотнях триллионов, недостроенные чудо-корабли, проданные как металлолом на потребу азиатским хищникам. Неужно такое может быть наяву?
Андрон. Грозовые девяностые
— Андрей Андреич, тьфу, Тимофей Корнеич, к нам бандиты приходили, — сказала однажды ликвидаторша, когда Андрон привез ей после обеда с трудом добытую «красную шапочку». — Сказали, что я мышь, падла, крыса и им по жизни должна. Вобщем хотят видеть вас, приедут вечером.
В голосе ее, севшем и сиплом после радионуклеидов, слышалась обеспокоенность — нет, не за свою покрытую коростой шкуру, за дальнейшую перспективу. Ведь пока-то все как хорошо складывается — Андрей Андреевич, тьфу, Тимофей Корнеевич, деловитый, работящий и не жадный, а каждый день пятнадцать процентов с оборота это вам не чернобыльские гроши, выплачиваемые с задержкой по полгода. А ну как все накроется?
— Значит, говорят, по жизни должны, — жутко развеселился Андрон, сплюнул гадливо и принялся затаскивать в киоск фунфырики. — Ладно, будем поглядеть. Впрочем на нынешних отморозков в спортивных шкарятах он уже насмотрелся достаточно. Беспредел голимый, не так блатные, как голодные. На зоне такие дальше паханов стола (уборщик стола) не тянут. А бандиты, как и обещались, заявились вечером под закрытие. Нагло так, вызывающе, пнули дверь, и голос, почему-то показавшийся Андрону знакомым, пробасил:
— А ну, падла, открывай. Барыга центровой нарисовался?
Кто же это говорил, так низко, раскатисто, по-хулигански растягивая гласные? Неужто…
— А ну, Аркаша, ша, бери на полутона ниже, — заранее ухмыляясь, Андрон открыл дверь и очень по-блатному свирепо оскалился. — А ну-ка фу! Оборзел? Нюх потерял? На своих тянешь?
Перед ним действительно стоял его бывший шнырь рыночный уборщик Аркадий Павлович Зызо, только вместо лома и метлы он баюкал сотовую нокию и одет был не в ватник, а в кожкуртку и естественно в комплекте со спортивными штанами. Рядом с ним притулилось какое-то чмо, тоже на понтах, но без лайки — в бардовом мешковатом пиджаке. Та еще парочка — баран да ярочка.
