Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (книга регистрации .TXT) 📗
— Давно-с… Времена пещерного отстрела, слава Господи, миновали. Кое-где в республиках уже есть профсоюзы, но Москва, как всегда, плетется в хвосте. Догоняет.
Ганюшкин был на верху блаженства. Даже недавняя показательная казнь в хосписе не доставила ему столько удовольствия, сколько эта беседа, хотя и там было много забавного. Особенно восхищало тонкое чувство юмора, которое вдруг обнаружил наемный убийца, бредивший как бы наяву. Безусловно, за этим очаровательным существом вырисовывалась целая программа полезнейшего для россиян воспроизводства.
— Еще маленькая деталь, дорогой Магомай. Майор. Он ведь в бегах. Вы это учитываете?
Убийца спросил разрешения и закурил дамскую сигарету с золотым фильтром.
— Да, разумеется… Но это проблема для вашего генерала, не для меня.
— Хотите сказать, знаете, где он?
— Почти… Забился на конспиративную квартиру, а их у конторы после всех чисток и уменьшения ассигнований осталось не больше десяти. За пару часов можно все объехать.
— Осечек у вас не бывает?
— Откуда им быть? Если честно, добросовестно относиться к своей работе…
Ганюшкин принес деньги из сейфа — три банковских упаковки, по десять тысяч в каждой, — протянул киллеру.
— Считать не буду, — предупредил Дуремар. — Обманешь, себе дороже сделаешь.
— Филимон Сергеевич! Как можно такое?!. Не надумали по рюмочке?
Детские глазки блеснули хитро.
— Самому не хочется уходить… Душевный вы человек, Карлович… Но — заказ. Может, после исполнения загляну.
— В любое время, — искренне пригласил Ганюшкин, надеясь, впрочем, увидеть киллера значительно раньше, чем тот предполагает.
Он заранее предупредил Могильного, чтобы послал людей поводить гостя по Москве. Но ничуть не удивился, когда через полчаса генерал перезвонил и доложил убитым голосом, что объект сорвался.
— Не могу понять, — в сердцах бухтел служака. — Зашел за будку помочиться — и нет его. Ребята опытные, проморгать не могли… Проясните, Гай Карлович, что за фрукт, который по воздуху летает?
— Твои ребята? — с сарказмом переспросил Ганюшкин. — Да они у тебя паралитика не могут усыпить. Твои ребята.
После тягостной паузы генерал отозвался:
— Если намекаете. Гай Карлович, могу хоть сегодня подать рапорт.
— Борис, ты же знаешь, — мягко ответил магнат, — Я никаких рапортов не принимаю.
Попрощался — и тут же затренькал мобильник в левом кармане. А вот это всегда что-нибудь да значило. За несколько лет Ганюшкин так и не сумел полюбить гуттаперчевую трубку, поэтому сотовый номер знали очень немногие. Услышал знакомый голос Громякина и сразу подумал: неужто хоть в чем-то генерал не сплоховал? Когда третьего дня доложил о выкупе, который беглый майор предлагает за свою подлую жизнюшку, не придал особого значения, и вот — на тебе. После короткого обмена любезностями Громякин в присущей ему грубой манере объявил:
— Надо повидаться. Гай… Я тут неподалеку.
— Что-нибудь случилось, Вова?
— По телефону базарить не будем. Ты один?
— Один, Вова, один… Приезжай, жду…
У Громякина была замечательная в своем роде особенность: что бы он ни говорил, даже комплименты, все звучало как хамство. Причем если он робел перед человеком, а перед Ганюшкиным он, конечно, робел — никуда не денешься, разные весовые категории — то хамил вдвойне. Это проявлялось не столько в смысле слов, сколько в интонации, в издевательском фонетическом подтексте, хотя в смысле тоже. Он дерзил президенту, председателю правительства, товарищам по партии, журналистам, но никто не обижался, потому что все знали: в россиянской политике нет хищника покладистее и сговорчивее его. Сколько раз Ганюшкин зарекался прекратить с ним все деловые контакты… Громяка был ненадежен, как проститутка, ухитряющаяся обслуживать сразу нескольких клиентов. Но в этом же было его преимущество перед другими известными политиками, закупленными раз и навсегда.
Сегодня у него по телефону был какой-то деревянный голос, и Ганюшкин подумал, что, вероятно, явится с какой-то экзотической блажью, как, к примеру, месяц назад, когда Громяке приспичило купить «Боинг-экспресс» с позолоченной внутренней отделкой, и почему-то на денежки «Дизайна». Когда этот прохиндей начинал клянчить, отделаться от него было труднее, чем от триппера. В тот раз Ганюшкин подарил ему вместо «Боинга» списанный «Мигарек», апеллируя к патриотическому чувству, и вроде бы Громяка остался доволен, но как знать… Не исключено, что решил опять вернуться к своей блажи, тем более что отработанный «Миг-19» так и не удалось поднять в воздух. Если у него вдобавок есть какая-то ценная информация, на что намекал генерал, то может вообще затребовать луну с неба. Правда, генерал намекал и на другое, на предательство Громяки, но это звучало юмористически. Все равно что по секрету сказать про алкаша, что он опохмелился…
Напротив офиса в БМВ с тонированными стеклами двойник Громякина получал последние наставления Сидоркина. Держался скованно, но не трусил. Сидоркин был почти уверен в успехе, но он никогда не играл с одной карты и уже обдумывал следующую акцию, если провалится эта.
— Владимир Евсеевич, давайте поговорим еще раз: третий этаж…
— Третий этаж, — механически отозвался двойник.
— Кабинет прямо перед лестницей.
— Прямо перед лестницей.
— Все тут пешки перед вами.
— Все пешки.
— Ганюшкина вы хорошо знаете в лицо.
— Хорошо знаю в лицо.
— Через две минуты звонок по телефону.
— Будет звонок.
— Бояться ничего не надо.
— Не надо.
— Вы не боитесь.
— Я не боюсь. — Внезапно двойник заулыбался. — Он даст мне водочки, да?
— Обязательно. Если попросите… Что ж, с Богом, Владимир Евсеевич. Пора отбить ему рога.
— Пора отбить рога…
Бодрый, с независимым видом, он взошел на крыльцо офиса, смело взялся за ручку и скрылся в недрах "Дизайна".
Сидоркин включил станцию на прием, нацепил на ухо наушник. Давненько так не волновался, словно собирался рожать. А дельце-то пустяковое: спасти свою шкуру.
В вестибюле двойник перемолвился словом с охранником и сделал это точно в духе инструкции. Охранник его узнал, спросил:
— Проводить, Владимир Евсеевич?
Громяка ответил:
— Маму свою проводи в сортир. Мысленно Сидоркин зааплодировал. В приемной секретарша кинулась ему навстречу, с ней Громякин пошутил с утробным смешком:
— Опять в черных трусиках ходишь, Надюша? Уважаю… Вепрь у себя?
— Какой вы озорник, Владимир Евсеевич… Проходите, ждет…
В кабинете мужчины обнялись, Сидоркин слышал звуки сочных поцелуев, но не видел лиц, а если бы видел…
Ганюшкин с первого взгляда определил: что-то не так. Но не мог понять — что. Под сердцем шевельнулась тревога, и это было непривычно. Непривычна не сама тревога, а ее внезапный, ничем не мотивированный укол. Всякий российский нувориш серым фоном своей жизни испытывает ощущение, что за углом его подстерегает мужик с вилами, и Ганюшкин не был в этом смысле исключением. К такому ощущению можно привыкнуть, как к потеющим ногам, но оно не добавляет душевного комфорта.
У вломившегося в кабинет Громяки было какое-то чудное выражение лица — наглое и озадаченное одновременно. И еще. От него, когда обнимались, пахнуло сложным, запахом конского навоза и тройного одеколона — родной запах хосписа. Ганюшкин не мог спутать его ни с чем. Первые членораздельные слова, которые произнес Громяка, были такие:
— Налей водочки, Гай. Потом побазарим. Слова были истинно громякинские, дикие и несуразные, но они не успокоили магната. Тревога росла от секунды к секунде и, когда наполнял из бутылки хрустальную стопку, превратилась в утробный, никогда прежде не испытанный ужас. Еле ворочая языком, спросил:
— Вова, у тебя ничего не случилось? Громяка любовно заглянул в стопку, поднес к синим губам. "Почему у него синие губы?"
— Нет, Гайчик, все в порядке. Твое здоровье, дорогой. Лихо опрокинул стопку в пасть, задрав подбородок. Ганюшкин не помнил, чтобы он лакал с такой страстью. Напротив, полагая себя европейцем, любил посмаковать водяру, потянуть холодненькую через трубочку…
