Дрянь - Устинов Сергей Львович (читать книги онлайн TXT) 📗
Шпак свернул с Садового на набережную Яузы. Мукасей кричал. Со всех сторон оборачивались люди. От тротуара начала отъезжать патрульная милицейская машина, включила мигалку и сирену. Коротко обернувшись, Шпак стал на ходу расстегивать сумку. Взмах рукой — и над яузовой водой взлетели веером вазелиновые коробочки, а за ними два целлофановых пакета. Пакеты раскрылись в воздухе, за ними потянулся на воду шлейф из сухого коричневого порошка. Мукасей сделал еще по инерции несколько шагов и остановился, тяжело дыша. Попадать в милицию ему хотелось не больше, чем Шпаку.
Глазков возле своей мастерской возился с разбитой машиной. Подошел Мукасей, огорченно покачал головой:
— Н-да, от души...
— Фигня, — беспечно отозвался Глазков. — Сейчас вот только крыло отогну, чтоб за колесо не цеплялось, и можно ездить. Зато... — он отложил монтировку, вытер руку о штаны и двумя пальцами извлек из нагрудного кармашка листок, — адресок имеется. Бутковский Леонид Алексеевич. На, можешь подшить к «делу»...
Он почесал тыльной стороной ладони в затылке и сказал:
— Правда, мой у него тоже теперь есть.
Ночная улица была пустынна и скудно освещена. Пара тусклых фонарей, из которых один мигал и все время норовил погаснуть. Неоновая надпись «...ЫБА». Мукасей и Глазков сидели в машине на противоположной стороне от подъезда с шарами на крыльце. Глазков развернул пакет, вытащил два бутерброда, один протянул Мукасею. Поинтересовался вяло, видно, уже не впервые:
— А если он вообще сегодня домой не придет? Мукасей молчал, не отрывая глаз от подъезда. Блики подмигивающего фонаря ложились на его заостренное, сосредоточенное лицо.
— Ну хорошо, — продолжал Глазков, раздражаясь, — ну даже если все-таки придет. Что ты будешь с ним делать? Иголки под ногти загонять? Чего ты молчишь?
Мукасей все молчал. Тогда Глазков сказал:
— Слушай, вот мы его здесь ждем, ждем, а может, он давным-давно дома? Может, как от тебя удрал, так и сидит там, сволочь, в квартире и на звонки не отвечает?
— Чего ты хочешь? — пожал плечами Мукасей. — Дверь вышибить?
— Я в ему не то что дверь, душу в вышиб, — пробормотал Глазков, вылезая из машины. — Пошли, посмотрим глазами, надоело сидеть.
Тягучий, плохо освещенный лифт кряхтя дотащил их до четвертого этажа. На площадке света не было вовсе. Мукасей чиркнул спичкой, повел ею по сторонам. Жестяная табличка «№ 36», заляпанная краской, висела криво на одном гвозде. Спичка догорела, Мукасей зажег новую. В двери Шпака была прорезь с железной планкой: «Для писем и газет». Глазков отогнул планку, приложил ухо.
— Тихо, — сказал он шепотом. И через несколько секунд сообщил убежденно: — Там кто-то есть. Голоса.
Во всяком случае, какие-то звуки.
Мукасей зажег третью спичку, решительно поднял руку и нажал на звонок.
— Погоди, — тем же шепотом остановил его Глазков, снова припадая к двери. — А теперь тишина... Давай во двор спустимся, на окна глянем.
Четвертый этаж светился почти весь, кое-где рамы были по-летнему распахнуты, и только три окна темнели в общем ряду. Глазков с Мукасеем стояли внизу, задрав головы.
— Смотри, — напряженно произнес Мукасей, вытягивая руку в направлении этих окон, — свет! Видишь?
И тут Глазков тоже увидел тоненькую полоску света, выбившуюся из-за шторы.
Вернулись в машину. Мукасей неотрывно смотрел на подъезд, а Глазков бешено рылся в «бардачке»: вытащил оттуда старую обломанную расческу, темные очки без одного стекла, кусок поролона, все это он засунул в бумажный кулек, плотно перетянул резинкой и подкинул на ладони, любуясь делом своих рук. Сказал:
— Иди звонить. Ноль один. Я думаю, у нас на все будет минуты три-четыре, не больше. Пусть потом говорят, что не бывает дыма без огня.
Когда внизу завыла сирена первой пожарной машины, Мукасей поджег край газеты, дождался, пока повалил густой черный дым, и сунул пакет в щель почтового ящика. Они с Глазковым едва успели подняться на верхнюю площадку, как снизу повалили, тяжело топая сапогами, бравые пожарники в касках, с фонарями. В свете этих фонарей было видно, что дым лезет изо всех щелей. Один из пожарных вдавил звонок, а другой, не дожидаясь, подцепил фомкой косяк, с треском нажал. Дверь раззявилась. В черном дыму мелькнуло белое пятно старушечьего личика.
Рыская фонарями, пожарники лезли в квартиру. Туда же, прикрывая лицо от гари, кашляя, протолкались Мукасей и Глазков.
Все смешалось в доме Шпака. Какие-то полуголые белые тени метались по коридору. В опустевшей полутемной комнате мерцал экран телевизора с порнолентой в видеомагнитофоне. Кто-то на мгновение появился в дверях, швырнул в экран пустую бутылку: шарахнуло так, что бывалые пожарники пригнули в коридоре головы.
А в соседней комнате, там, где в отсвете слабого ночника тяжело ворочались потные тела, где кто-то стонал, кто-то вставал, шатаясь, на нетвердые ноги, Мукасей отбрасывал в сторону одеяла, тряпки, простыни, хватал кого-то за плечи, переворачивал лицом вверх. Мелькнуло мертвенное запрокинутое лицо, но женское или мужское — не разобрать. Потом круглая, расплющенная рожа, заросшая щетиной. А потом, откинув край одеяла, он увидел Алису.
Она лежала на спине с полуоткрытым ртом, мелко-мелко дыша. На лбу блестели капли пота, глаза широко распахнуты. Мукасей заглянул в эти глаза и увидел два черных пустых провала. Он осторожно подсунул ладони и поднял сестру, прижав ее к себе. А когда повернулся к двери, на пороге стоял Шпак с большим кухонным ножом.
Мукасей не понял, откуда, с какого боку из темноты вынырнул Глазков. Шпак сделал шаг навстречу, и Глазков, крякнув, будто рубил лозу, ударил его своей палкой. Ударил так, что тот рухнул как подкошенный. С Алисой на руках Мукасей перешагнул через него и вышел в полный дыма коридор.
«Москвич» несся по ночной Москве. Глазков не обращал внимания на красные сигналы светофоров. Мукасей сидел на заднем сиденье, держа голову Алисы на коленях. Она хрипела, у нее выкатились глаза, вокруг рта выступила розовая пена.
Скрипя покрышками, «москвич» влетел на пандус, по которому заезжают машины «скорой помощи» в больницу Склифосовского.
Мукасей с Глазковым сидели, не глядя друг на друга, в приемном покое. Глазков вытянул ногу с протезом и оперся на палку. Мукасей поднялся, подошел к окну и прижался лбом к стеклу, за которым серел ранний рассвет.
Электрические часы на стене дрогнули, стрелка переместилась: 3.46.
Когда вышел врач, молодой парень с усталыми глазами, в зеленой операционной униформе, Мукасей резко повернулся к нему и все понял: тот глядел в сторону. Но Мукасей продолжал смотреть на него в упор, и врач сказал:
— Она... не рассчитала дозу. Это бывает... у них. От нас практически ничего не зависело...
В том краю, откуда недавно приехал блондин, полуденное солнце било из зенита в упор. Все живое попряталось в укрытие. Две лохматые псины, лежавшие в тени, только хвостами вяло шевельнули, когда мимо них по извилистой улочке, бегущей в гору, поднимая иссушенную веками кокандскую пыль, рыча на первой передаче, взобрался «уазик» с государственным номером. Машина остановилась у ажурной калитки в глухой стене из песчаника, густо увитой плющом. Дверца открылась, и на солнце показался сверкающий сапог. Чуть погодя второй. Грузный мужчина тяжело сполз на подножку и спрыгнул в пыль. В сапоги были заправлены светлые брюки. На белом как снег пиджаке — депутатский значок и орден Ленина. Круглое лицо его с мелкими капельками пота было нахмурено.
Во внутреннем дворе большого дома, в тени сплошного шатра из зеленых насаждений все дышало свежестью и прохладой. Посреди двора из центра круглого бассейна бил фонтанчик. Хозяин, стройный черноволосый красавец лет сорока, с двумя сыновьями лет по десять-двенадцать, развлекался тем, что кормил мясом хищных рыбок, извивавшихся по каменистому дну водоема.
