Школа суперменов - Гайдуков Сергей (мир книг .txt) 📗
Но прежде чем закончилась подготовка Белова, с Дюком случилось то, что и должно было случиться, — сделаем поправку на работу Дюка. Причины смерти Воробья стали известны, и у Дюка состоялось несколько неприятных разговоров — с Бондаревым, с Директором. С другими людьми. Покой после этих событий Дюку не светил, потому что некоторые собеседники сомневались: тщеславие ли лежало в основе ошибки Дюка? Мотивы могли быть и другими. Дюк понимал скепсис своих собеседников. Он понимал, что мотивы могли быть другими. Он понимал, в чем его могли подозревать. И терпимо относился к постоянному присутствию Монгола рядом с собой.
Монгол в свою очередь терпимо относился к Дюку, который иногда выглядел как участник кастинга на роль Джеймса Бонда — если не учитывать некоторый излишек веса. Монгол знал Дюка не первый год, и в глубине души он верил, что с Воробьем вышла ошибка, но что злого умысла не было. И не было предательства.
Однако это личное мнение Монгола, и он держал его при себе. У Директора и у людей с Чердака может быть совсем другое мнение, и поэтому Монгол краем глаза приглядывал за Дюком. В ответ Дюк ухмылялся.
Так они и ходили, ожидая решения, которое должны принять на Чердаке. Это решение каким-то непонятным образом связано с тем, что может сказать Алексей Белов, чья командировка в Волчанск закончилась несколькими проникающими ножевыми ранениями и комой. Монгол не понимал, какая тут может быть связь, но в конце концов он многого не понимает в этом мире. Пусть решают на Чердаке.
А пока решение не принято, Монгол читал книжку про вампиров, чувствуя локтем присутствие Дюка.
Дюк смотрел на противоположную стену — там нарисовано окно, в чьих стеклах обманчивая синева маскирует притаившийся мрак.
Дюк думал о девушке — ее зовут Карина. Дюк думал об океанских пляжах, по которым так приятно пройтись босиком, подвернув легкие белые брюки и взяв сандалии в руки.
Но девушка и океан никак не смешивались в его мыслях. Девушка — отдельно, и океан — отдельно.
4
После инцидента в подмосковном пансионате прошла неделя, но ярость Жоры Маятника не утихала, а лишь стала сильнее.
Его подстрелили в Дагомысе, его пытались убить в Питере, его едва не убили на этих дурацких переговорах, устроенных Леваном. Не слишком ли много для одного года жизни?!
Жора не плюсует сюда открытку с предложением убираться на хер из страны, потому что знает — с этим не поспоришь. Это как тот айсберг, на который налетел «Титаник», — глупо на него обижаться, подавать в суд или палить по ледяной глыбе из рогатки. Еще весной Морозова популярно объяснила Маятнику его перспективы. Привела примеры из жизни. Маятник поверил ей. Потому что ей нельзя было не поверить. Потому что Морозова представляла силу, которую не принято было называть вслух; силу, о происхождении и возможностях которой можно было лишь догадываться, но чего нельзя было делать в отношении этой силы — легкомысленно надеяться перехитрить ее.
Поэтому сейчас Жора Маятник ни в коем случае не замышлял хитрость в отношении Морозовой и ее организации: он готов поклясться в этом на Библии, на Коране, на Торе, на Уголовном кодексе и на стопке компактов равно почитаемого Михаила Круга. Это не хитрость. Это просто уловка с целью выиграть немножко времени. Маятнику нужно время, потому что Маятник не может уйти просто так.
И вот известный московский адвокат начал заниматься делом Маятника, а именно — его просьбой к правительству одной латиноамериканской страны предоставить ему гражданство. Адвокат делал это с необходимой оглаской, чтобы Морозова поняла: Маятник на верном пути, Маятник усвоил предупреждение. Еще немного — и вы его больше не увидите. Но пока оформляются документы...
Надо найти генеральскую девку и ее мужика, а потом порвать их на части. Потому что Маятник стерпит унижение от неодолимой силы, которая растоптала уже многих, но не потерпит унижения от соплячки и ее приятеля. За Гриба тоже кто-то должен ответить.
Маятник каждый день вспоминал, как торопливо падал под стол, прячась от пуль, и каждое воспоминание подбрасывало угля в топку мстительной ненависти. Порвать на куски. Лично влепить последнюю пулю в ноющий кусок мяса, который когда-то был смазливой куколкой, возымевшей наглость предъявлять претензии к Маятнику... Лично наступить ботинком на пальцы, посмевшие направить ствол в его сторону, услышать хруст ломающихся костей и наступить снова. Вот так стоит уходить — с чувством собственного достоинства. Чтобы не было потом мучительно больно вспоминать собственное неотмщенное унижение...
И вот его люди уже рассыпались по дорогам, повисли на телефонных линиях, загрузили информацией знакомых ментов... И вот уже возникла парочка на мотоцикле, которую видели то там, то здесь... Люди Маятника бежали впереди, как псы, загоняющие дичь, а он ехал следом в «БМВ», будто барин-охотник, готовящийся принять зверя на себя. Это была его последняя российская охота, и Маятник хотел, чтобы все было смачно. Чтобы было о чем повспоминать на другом конце мира, таращась вечерами на глупую латиноамериканскую луну.
И уж совсем непонятны были Маятнику заботы Левана Батумского, который мало того что опозорился с этими переговорами, так еще и доставал Маятника странными звонками на мобильный.
Оказывается, после переделки в пансионате Леван потерял того рыжего урода, и теперь, судя по голосу, Леван по этому поводу сильно переживал.
Ну и кто после этого больший урод?!
5
Между тем Мезенцев двигал в сторону Ростова. Его подгоняло воспоминание об оставшейся в гостиничном номере Лене Стригалевой, особенно воспоминание относительно их последней ночи. Но Мезенцева придерживал инстинкт самосохранения, потому что с какого-то момента, вероятно, с раздавшегося в мотеле звонка (а может, и раньше — кто знает?), Мезенцев перемещался не по своему выбору, а в переделах кем-то заготовленной трассы. И что там в конце этой трассы — неизвестно. Поэтому спешить не стоило, какой бы мучительной ни была эта вынужденная осторожность.
Мотор ровно гудел, Мезенцев цепко держался за руль, фиксируя проносящиеся мимо указатели... Еще далеко. И пока есть время подумать. Например, о папке Генерала.
Может быть, Мезенцеву стоило бы удивиться и призадуматься, откуда некто в телефонной трубке узнал, что папка оказалась у Мезенцева, но Мезенцев считает это лишней тратой времени. Очевидно, что Генерал водился с такими людьми, возможности которых выходили за рамки понимания обычных людей типа Мезенцева. И в конце концов эти люди разобрались, что к чему.
Мезенцев мог удивиться разве что самому себе — он ведь практически забыл об увесистой кожаной папке, которую он машинально подобрал с пола ванной комнаты в Дагомысе и потом привез с собой в Ростов. Для Мезенцева ценность этой веши состояла в одном: ее касались пальцы Генерала за несколько мгновений до того, как... Если бы это была книга, Мезенцев взял бы книгу, был бы фужер, взял бы фужер — как воспоминание о том периоде своей жизни, который закончился на шестнадцатом этаже дагомысской гостиницы.
Нет, конечно же, Мезенцев раскрыл папку, тронул листы бумаги... Какие-то облигации, какие-то стародавние договоры о купле-продаже того и сего. Фамилии Генерала там не было, и Мезенцев даже разочаровался. Но потом все же решил, что, раз уж Генерал держал папку в руках, она не могла не быть важной для него. И это был достойный сувенир.
Мезенцев сначала держал ее в своем кабинете, в одежном шкафу, на верхней полке. Но пару недель спустя он решил, что ресторан — это уж слишком проходное место и лучше убрать папку подальше. И целее будет, и на глаза будет реже попадаться.
Последнее обстоятельство было важным, поскольку при каждом столкновении взгляда Мезенцева и черной генеральской папки начинался автоматический всплеск воспоминаний, эмоций и прочего балласта, который Мезенцев теперь тащил с собой через жизнь. Оказалось, что это тягостно. Оказалось, что сувенир слишком хорошо исполняет свое предназначение — так напоминает о прошлом, что аж мурашки по спине.
