За день до полуночи - Хантер Стивен (читать книги без сокращений .txt) 📗
Недавнее прошлое свидетельствовало: там, где Советам нужно было нанести быстрые, смертельные удары, использовали спецназ: например, пражский аэропорт, захваченный десантниками весной 1968 года, когда русские подавили революцию в Чехословакии, возглавляемую Дубчеком. На самом деле там действовал штурмовой отряд спецназа. Именно спецназовцы захватывали в Кабуле дворец президента Амина в декабре 1979 года. Из спецназовцев формировались подразделения, действовавшие в странах третьего мира, в самых разных местах: в горах Перу, в горах Ирака, на полуострове Малакка, на азиатском материке, среди рисовых полей Вьетнама, в нагорьях Сальвадора.
– Крепкие ребята, – заметил Скейзи, – но мы с ними справимся.
– Самая трудная часть операции придется на спуск в шахту, – сказал Пуллер.
– Веревки, темнота… Вы же понимаете, что они будут стрелять в вас. Конечно, сначала вы швырнете в шахту гранаты и, возможно, хорошую порцию взрывчатки С-4, но затем наступит момент, когда первому человеку из вашей группы придется спускаться в темноту по веревкам. И вы, естественно, прекрасно понимаете, что обороняющие коридор спецназовцы откроют огонь по движущимся мишеням. Это будет очень сложный момент, Фрэнк. Вы уже решили, кто спускается первым?
Скейзи засмеялся, демонстрируя крепкие белые зубы. В 1968 году он поступил в Вест-Пойнт и любил на выходные ездить автобусом в Принстон, где находился один из старейших университетов. Он шатался по городку, коротко стриженный, в нелепой для этих мест форме курсанта-первогодка и задирался с местной шпаной.
Скейзи любил драться, все время только и думал о драке. В каких только передрягах он не побывал.
– Вы и сами не стали бы прятаться за спины своих людей, – ответил Скейзи. – Первым пойду я.
Ответ не удивил Пуллера, это он и предполагал услышать, задавая свой вопрос.
– Мне хотелось бы, чтобы вы пересмотрели свое решение, Фрэнк. Командир может поставить под угрозу всю операцию, если в самом ее начале он без всякой необходимости выйдет из строя.
– Я никогда не приказал бы человеку сделать то, чего не могу сделать сам, – твердо ответил Скейзи.
– Фрэнк, послушайте, я не собираюсь указывать вам, как проводить операцию, но не спускайтесь первым из-за какого-то идиотского желания укорить меня. Я знаю, вы злы на меня из-за Ирана, знаю, вы думаете, будто я разрушил вашу карьеру. Я ведь говорил с Брюсом Палмером и пытался убедить его присвоить вам звание полковника. Я объяснил ему, что вина за операцию «Пустыня-1» лежит только на мне, что вашей вины там совсем нет. Вы поняли?
Скейзи не смотрел на Пуллера.
– Я просто стараюсь выполнить задачу, полковник. Вот и все. Мне нужен шанс. Тот, которого я не получил в Иране.
Пуллер, никогда не объяснявший Скейзи своих тогдашних действий, почувствовал желание сделать это сейчас. Ему хотелось сказать: «Мы не могли отправиться на пяти вертолетах без специального разрешения Объединенного комитета начальников штабов, который негласно руководил операцией. У меня не было выбора. Я офицер, мне платят за то, что я выполняю приказы, платят за то, что я несу всю ответственность и тогда, когда все открещиваются от меня, чтобы не испортить свою карьеру. Я мог бы устроить скандал, но не сделал этого. Такой уж я есть».
Но ничего этого он не сказал.
– Что ж, тогда желаю удачи, Фрэнк. Теперь дело за Дельтой.
– Просто на этот раз разрешите нам действовать, Дик. Что бы там ни было, разрешите нам действовать.
Как много всяких поворотов, извилин, ступенек! Уоллсу казалось, что он пробирается по чьим-то внутренностям, двигаясь в направлении мерцающего света.
Там, где тоннель выпрямлялся и шел прямо вверх, ему приходилось карабкаться, как в печной трубе, упираясь в стенки коленями и спиной. Тогда он особенно чувствовал какую-то гранитную тяжесть патронов в карманах, да и самого обреза, примотанного к руке. Да выбрось ты его, сказал себе Уоллс. Но не послушался. Он любил эту штуку, она никогда его не подводила.
Иногда по Тоннелю можно было просто идти, не карабкаться – это когда встречался небольшой уклон, уводя его все выше. Так и пробирался он вверх в темноте, видя перед собой лишь слабый отблеск света в конце этого лабиринта.
Воздух в тоннеле был уже другой, более холодный и чистый, а там, вдалеке, был свет. Сейчас Уоллс знал только это.
А может быть, ты мертв, парень, а это просто ад, подумал он. Может быть, тебе суждено вечно карабкаться через эти дыры. Таков конец тоннельной крысы: вечно из тоннеля в тоннель. Уоллс увидел их перед собой: тоннели в ад, тоннели в космос, тоннели в вечность.
Он остановился, пот залил глаза. Похоже, начинаешь слегка сходить с ума, вот так-то, парень. Отдышавшись, Уоллс почувствовал вдруг ужасный голод. С удовольствием умял бы сейчас цыпленка. Он представил себе, как он хрустит, как нежное белое мясо, легко отделяясь от костей, падает в руку, пачкая ее жиром.
Уоллс улыбнулся, вспомнив своего брата Джеймса. У них была такая шутка – когда белые умирают, они превращаются в цыплят, так что неграм нужно есть их побольше, это будет им только на пользу.
Как много лет он не думал о такой чепухе. Эй, парень, будь умнее, выбирайся из этой заварухи, вылезай из дыры, возвращайся повидаться с Джеймсом и поесть маминых цыплят.
Мама была баптисткой, много лет она работала у евреев в Пайксвилле, и они хорошо к ней относились. Пожалуй, больше никто не относился к ней хорошо, ни ее муж Тайрон, который исчез, ни Уиллис, занявший его место и частенько колотивший маму. Мама была крупной печальной женщиной, всю жизнь она много работала и умерла тогда, когда ее старший сын Натан воевал в тоннелях во Вьетнаме. Так что о смерти матери он узнал только от своего брата Джеймса. А потом Джеймса убили.
Говорят, во время игры в баскетбол Джеймс оскорбил одного из игроков, а у того был пистолет, и он застрелил Джеймса.
Так что Натан не нашел дома ни мамы, ни брата Джеймса. Да и все, с кем он воевал в катакомбах, тоже умерли. Смерть была повсюду, словно крысы на задворках Пенсильвания-авеню. Уоллс не мог найти работу, а когда все-таки нашел, у него начались головные боли – результат взрыва в тоннеле – и его уволили.
«Сегодня первый день оставшейся тебе жизни» – такое объявление встретило его на станции Дерос, когда он вернулся из Вьетнама, но это была очередная ложь для белых: это был первый день несуществующей жизни.
Этот плакат следовало бы заменить другим, с надписью: «Трахай ниггеров».
Уоллс помотал головой и с такой силой сжал обрез, что чуть не сломал его.
Никто не знает, как жестоко может изменить человека Пенсильвания-авеню.
«Парень, сделай что-нибудь, чтобы вырваться с Пенсильвания-авеню, похорони маму и брата в более приличном месте этой страны». Он скучал по маме, скучал по брату. Уоллс так и не вырвался с Пенсильвания-авеню, но стал одним из ее хлыщей, ее пастором, он знал все и мог предложить что угодно: шлюху, всякие таблетки для поднятия настроения и мужской потенции. Он был султаном Пенсильвания-авеню, пока…
Капля воды упала на щеку, вернула его от воспоминаний к действительности.
Перед ним был только этот гребаный тоннель, по которому, похоже, предстояло двигаться бесконечно и…
И тогда он увидел это.
Черт, так долго карабкаться, чтобы увидеть это дерьмо, но все же это было именно то, за чем он пришел сюда.
Впереди в тоннель врезалась труба из рифленого металла, но, черт побери, ржавая. Свет, который его вел, шел из дыры в этой трубе.
Уоллс полез вверх, но не вертикально, а под углом в направлении трубы.
Может быть, это канализация? Да нет, дерьмом вроде не пахнет. Он добрался до трубы и вполз в нее. Через эту трубу текла вода, уходя затем в гору. Это был главный тоннель в его жизни. Уоллс ощупал дыру. Да, слава Богу, человек может пролезть через такую дыру. Он начал втискиваться в трубу, словно влезал назад в материнскую утробу. Тело его дергалось, извивалось, скручивалось, узкие бедра вихляли из стороны в сторону. Ах, черт, зацепился обрез! Ну давай, черт побери, еще разок, еще.
