Их было семеро… - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" (список книг txt) 📗
Сначала Розовский ничего не понял. Он увидел свою фамилию, напечатанную латинскими буквами. Ниже стояла трехзначная цифра и литера банковского кода. А потом еще одна цифра, шестизначная, начинающаяся с «восьмерки». «Восемьсот тысяч? — поразился Розовский. — Почему восемьсот? Моих же денег двести миллионов!..» И только потом, в конце распечатки, заметил иероглиф доллара и цифру «30». И лишь тут дошло. Шестизначная цифра была номером счета. А «30» — это была сумма, зачисленная на счет.
Не тридцать тысяч. Не тридцать миллионов.
Просто тридцать.
Тридцать долларов…
Розовский не помнил, как он вышел из банка, как поймал такси, как доехал до отеля. Он обнаружил себя сидящим в своем номере и тупо разглядывающим листок с компьютерной распечаткой. И лишь одна мысль болезненно билась в голове: «Почему — тридцать? Не двадцать. Не пятьдесят. Не сорок. Не сто. Не пять и не двадцать пять. А именно тридцать…»
Он подошел к бару и извлек из него бутылку какого-то бренди. Взял первый попавшийся под руку высокий стакан для коктейлей, налил его наполовину и залпом выпил, не ощутив никакого вкуса. Вновь вернулся к столу и уставился на распечатку.
И наконец понял, что означают эти тридцать долларов.
Это были тридцать сребреников.
И еще это означало, что Назаров все знает.
Розовский почти не удивился, когда шевельнулась ручка двери и в номер вошли три человека. Один из них был Губерман. Двоих других Розовский не знал. Они были чем-то похожи друг на друга, одинаково крепкие, одинаково загорелые, в одинаковых коротких светлых плащах и почему-то в тонких кожаных перчатках. На лице одного из них темнели аккуратно подстриженные усы.
Тот, что с усами, остался стоять у двери, второй неторопливо обошел номер, заглянул в спальню, в ванну, вышел в пентхауз, огороженный каменной балюстрадкой с фигурными балясинами и вазами для цветов. Вернувшись в гостиную, он оставил стеклянную дверь в пентхауз открытой.
Губерман сел в кресло напротив Розовского, внимательно и как бы с сочувствием взглянул на него и негромко спросил:
— Зачем вы это сделали, Борис Семенович?
— Меня заставили… Подсунули девчонку… она написала заявление об изнасиловании, ей оказалось пятнадцать лет…
— Почему вы об этом не рассказали?
— Мне было стыдно… А потом… потом уже было поздно.
— Кто вас завербовал?
— Вологдин.
— С кем вы работали, кроме него?
— Ни с кем. Только с ним… Можно, я выпью?
— Конечно, почему нет?.. — Губерман посмотрел, как Розовский словно бы ватными руками наливает стакан и пьет, проливая бренди на рубашку и галстук. Так же негромко заметил: — А ведь он вас любил. Вы разбили ему сердце.
Розовский покивал:
— Я знаю…
— И Анна вас любила. Она часто рассказывала, как вы закупили целый самолет, чтобы привезти ее из Магадана в Москву. Она говорила, что чувствовала себя Золушкой на королевском балу… Розовский повторил:
— Я знаю.
— И Сашка вас любил. Всегда радовался, когда вы приезжали к ним в гости… Это он сам мне рассказывал, — добавил, помолчав, Губерман и поднялся с кресла. — Пойдемте, Борис Семенович. Пора.
Розовский послушно встал и направился к двери.
— Туда, — сказал Губерман и показал в сторону пентхауза.
С высоты восемнадцатого этажа открывался простор Женевского озера, по мостам через Рону скользили разноцветные автомобили, несколько яхт с поникшими парусами белели на хмурой от низких облаков воде.
Розовский понимал, что с ним произойдет, но не чувствовал ни воли, ни желания сопротивляться. Лишь спросил:
— Он все знает?
— Да, — подтвердил Губерман.
— Он приказал?
— Нет. Он ничего об этом не знает. И никогда не узнает.
— Но…
— Это решение принял я. Потому что я вас тоже любил. И мне вы тоже разбили сердце. Прощайте, Борис Семенович.
Губерман повернулся и вошел в номер. Розовский машинально потянулся за ним, но тут четыре крепких руки подняли его грузное тело и перевалили через балюстраду…
…Усатый открыл дверь номера и выглянул в коридор. Там было пусто. Он подождал, когда выйдут Губерман и напарник, и вышел следом, плотно прикрыв дверь и повесив на ручку табличку: «Не беспокоить».
«Отец мой небесный, всемилостивый и всемогущий, Ты судишь народы, суди и меня, Господи, по правде моей и по непорочности моей во мне. Да прекратится злоба нечестивых, а праведника укрепи, ибо Ты испытуешь сердца и утробы, праведный Боже. Щит мой в Тебе, спасающем правых сердцем. Господи Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!..»
Глава шестая. Сегодня в полночь
I
Третий этап операции по несанкционированному перемещению в Россию объекта особой социальной значимости, разработанной Управлением по планированию специальных мероприятий, начался на другой день после исчезновения с виллы друга и компаньона Назарова Бориса Розовского. Начало этого этапа вообще не оставило бы никакого следа, если бы утром того же дня молодые российские туристы, занимавшие в пансионате «Три оливы» апартамент «Зет» и пять одноместных номеров, не сообщили хозяину о том, что им подвернулся очень удачный бизнес к они вынуждены прервать отдых.
Хозяин «Эр-вояжа» и «Трех олив» Микола Шнеерзон сначала огорчился, но когда понял, что возбужденные перспективами неожиданно подвернувшегося выгодного дела москали и не думают потребовать с него грoши за неиспользованные семь дней, искренне разделил их радостное возбуждение, расспросил о деле и горячо одобрил. Это хорошо, когда молодые хлопцы думают о бизнесе, а не жрут горилку. Очень хорошо. И дело им подвернулось хорошее: всего за двадцать две тысячи кипрских фунтов купили по случаю почти новый мощный грузовик «ситроен» — с просторной кабиной, с двумя спальными местами для водителей-сменщиков, с огромным кузовом, обтянутым серебристой армированной тканью, с хромированными трубами глушителей, с десятком мощных фар на бампере и верхней консоли. Грузоподъемность двадцать тонн. Грузи что хочешь и вези куда хочешь.
И план они придумали дельный: не гнать фургон порожняком в Россию, а переправить на грузовом пароме в Стамбул, там загрузить дешевым и ходовым в Москве товаром и оттуда уже через Болгарию, Румынию и Польшу ехать домой. Головастые хлопцы. Но и Шнеерзон был не из дураков. Он только представил, как этот серебристый мощный красавец несется через всю Европу, Белоруссию и Московию, сверкая неприлично голыми бортами, на которых даже названия фирмы не значится, и тут же предложил: двухнедельный пансион, всем шестерым, бесплатно, в любое удобное для них время, а за это они разрешат разместить на бортах «Ситроена» рекламу «Эр-вояжа» и «Трех олив». Он даже согласен был трошки приплатить, но обошлось и без этого. Самый серьезный из москалей, тот, что жил в двухкомнатном апартаменте, махнул: «Валяйте!» И пока молодые турки в светло-серой униформе выносили из соседней виллы и грузили в фургон кстати подвернувшийся попутный груз — очень тяжелые, скатанные в рулоны ковры, два срочно вызванные Шнеерзоном маляра изобразили с помощью трафаретов три зеленые оливы на бортах и надписи на русском и английском: «Откройте для себя Кипр. „Эр-вояж“ предлагает отдых в пансионате „Три оливы“. Условия божественные, цены божеские».
Когда погрузка и художественное оформление машины были закончены, один из туристов — высокий, смугловатый, которого хлопцы называли Боцманом, — сел за руль, а трое остальных — Пастух, Трубач и Док — расположились рядом на просторном сиденье.
Боцман весело помахал рукой Шнеерзону и вышедшей проводить их Анюте:
— До побаченья, земляки!
— А где же Сеня и Олежка? — поднявшись на высокую подножку, спросила Анюта.
— Они уже далеко, в Стамбуле, — ответил Пастухов. — Еще ночью улетели, закупают товар.
— И даже не попрощались, — укорила Анюта. — Передайте им, Сережа, привет.
