Путь - Щупов Андрей Олегович (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗

Что такое дневник, я знаю. Такую штуку в тайне от всех ведет Уолф. И он же как-то объяснил мне, что дневник, в сущности, то же самое, что и память. Не думаю, что он прав на все сто, так как память, на мой взгляд, значительно проще и удобнее в обращении. Я, например, пользуюсь ее услугами ежедневно и без каких-либо особых усилий. И если Уолф хочет вспоминать, листая странички, — пусть. Я предпочитаю делать то же самое в сосредоточенной неподвижности, сидя или лежа. Правда, Уолф говорит, что бумага надежнее памяти, но чтобы окончательно согласиться или не согласиться с ним, мне потребуются долгие годы, а затягивать спор на столь умопомрачительный срок — занятие, согласитесь, скучное, если не сказать — бессмысленное. Кроме того, мысленно посовещавшись с многомудрым Пэтом, я выразил сомнение, что люди видят и ощущают ежесекундно одно и то же. Если бы это было так, они походили бы друг на друга, как капли одного дождя. К счастью, все обстоит иначе. География, время и приключения с аккуратной скрупулезностью вбивают между людьми клинья, и именно по этим пограничным вешкам мы отчетливо видим, где заканчивается, скажем, старик Пэт и начинается Уолф. Их можно сделать близнецами без имени и без возраста, уладив с разницей в походке, в голосе, и все равно через день-два один из них превратится в Пэта, другой в Уолфа. А если так, то о какой бумажной достоверности идет речь?

Все это, только чуть подробнее, я изложил Уолфу, и хотя он продолжал по инерции спорить, но чувствовалось, что он задумался над моими словами. Наш милый Уолф умел слушать и размышлять. Поэтому мы, наверное, и ладили, поэтому и было ему свойственно некоторое умственное колебание. Умные люди всегда колеблются. Зато дядюшка Пин не колебался ни секунды. Услышав, о чем мы ведем спор, он удивился до чрезвычайности. И тут же, оттеснив нас в сторону, принялся журить Уолфа за то, что тот пускается со мной в столь взрослые разговоры. Уолф с деликатностью делал вид, что внимает его пузырящейся от возмущения речи и украдкой подмигивал мне искрящимся глазом…

Я хорошо помню, как этот же самый глаз подмигивал мне, забившемуся в расщелину между скал, куда еще совсем недавно пытался проткнуться огромных размеров окунь. Это надо было видеть воочию. Нет ничего страшнее для детского сердца, чем первое знакомство с рыбьим «жором». Жор просыпался у морских чудовищ осенью, примерно в середине сентября, и у жителей островов начиналась суетливая пора. Щуки, грипуны и окуни-исполины, шевеля розоватыми жабрами, выныривали из морского тумана и, собираясь в стаи, двигались к островам. Океан не способен был насытить их, — они выходили на сушу, черными торпедами оплывая пальмовую рощу на краю Лагуны и вторгаясь в тесные деревенские улочки. Чаще всего к их приходу население острова успевало попрятаться в подвалы и погреба, но иногда это случалось совершенно неожиданно — посреди ночи или в утреннем промозглом тумане. Впрочем, я помню что в мою первую встречу с рыбьим нашествием был день и ярко светило солнце. Мы возились с приятелями в придорожной пыли, когда что-то внезапно закричал прибежавший в деревню старейшина. Он никогда не кричал так страшно, и детвора с визгом ринулась по домам. И почти тотчас я увидел силуэты первых двух рыбин, показавшихся над крышей амбара. Они двигались какими-то судорожными рывками, хватая зазевавшихся губастыми широкими ртами, по мере насыщения разворачиваясь и возвращаясь в родную стихию. Тетушка Двина спасла тогда многих из нас, выпустив из хлева всех своих любимых ягнят. Тигровой масти окуни атаковали животных, отвлекшись от нас на какое-то время. Оглядываясь на бегу, я видел, как тяжелыми мордами они таранили стены домов, крушили оконные рамы. Пытаться прятаться от таких в домах было бесполезно, и именно от такого исполина я удирал во все лопатки в направлении береговых скал. Сам не знаю почему я выбрал такую дорогу, но возможно я ничего и не выбирал. Разве овца выбирает путь, когда за ней мчатся собаки? Также было и со мной.

По счастью, укрытие я все же нашел. В узкой расщелине, между шероховатых, прогретых солнцем скал, замирая от ужаса, я битых полчаса наблюдал, как обозленная рыбина мечется вокруг, не зная как добраться до человеческого детеныша. Должно быть, от страха я потерял сознание. А когда очнулся, увидел подмигивающего мне Уолфа.

— Ну, ты, брат, и забился! Как же нам теперь тебя доставать?

Расщелина и впрямь была столь узкой, что взрослые в состоянии были просунуть в нее только руку. Но я все же выбрался обратно — и вполне самостоятельно. Мне было три года, но я впервые ощутил себя маленьким, слабым, но мужчиной. Наверное, те страшные минуты, проведенные в содрогающейся от ударов расщелине, изменили мой возраст. Впрочем, об этом я догадался позднее. Много позднее…