Оборотень - Сухов Евгений Евгеньевич (читать книги онлайн без txt) 📗
– Вижу, что не ждала! – хмуро произнес Тимофей и, оттеснив Лизу плечом, прошел в комнату. – Да прикрой ты дверь, никогда не любил сквозняков.
Вот так– то лучше, – одобрительно кивнул он, услышав за своей спиной щелчок замка, и, повернувшись, приблизился к испуганной женщине. – Ну, здравствуй, Лизавета! Как живешь… стерва? – Тимофей стиснул пальцами подбородок Лизы. Ему достаточно было увидеть ее, чтобы копившаяся все эти дни ненависть растаяла, подобно весеннему снегу под лучами солнца. Чего ему сейчас хотелось, так это сорвать с нее тонкое платье, не скрывавшее очертаний высокой груди, и бросить на кровать ее жаркое упругое тело. Тимофей старался распалить в себе ненависть, но она мгновенно гасла, стоило ему заглянуть в болотный омут женских глаз. Он прошелся по комнате, потупив глаза, а потом, приподняв забинтованную руку, не глядя на Лизу, зло произнес:
– Видишь! По твоей милости пальцев лишился. Ты ведь и не догадываешься, каково быть карманнику с изуродованной клешней! Ладно еще пожалела меня братва, а то могли бы и на правой руке пальцы оттяпать. – Тимофей помолчал, тяжелым взглядом уставившись в пол, а потом, вскинув глаза на Лизавету, хрипло спросил:
– А теперь говори, сука, кому меня заложила?
Лиза с ужасом смотрела на Тимофея, не в силах произнести ни слова.
Тимофей достал из кармана револьвер и положил его на стол. Металл, зловеще клацнув о полированное дерево, напомнил о том, что воровская любовь так же опасна, как и заряженный револьвер.
– Родненький ты мой, миленький ты мой! – Лиза бросилась в ноги Тимофею. – Да что же это ты?! – Она крепко обхватила его колени. – Неужели вот так сразу… Да разве я могла бы! Люблю я тебя! Люблю… Разве я могу тебя предать?!
Сложно устроен вор, и любовь его всегда непростая: хоть он и считает, что женщина приносит зло однако падок на ее ласки, на домашний уют и за эти мгновения тепла порой готов поступиться воровскими правилами. Но очень часто лишенный нормальной жизни вор за любовь принимает всего лишь ее бачью привязанность одинокой бабы, истосковавшейся по сильным мужским объятьям. А чаще всего любовь у вора бывает краденая, и от этого вкус ее кажется терпким, а поцелуи хмельными и дурманящими. Расплачивается вор за страстные любовные ласки всегда щедро, как если бы провел последнюю в своей жизни ночь любви.
– А кто ж, коли не ты?! – Тимофей оттолкнул от себя женщину. Лиза неловко завалилась на бок, и он увидел, как задралось легкое платье, оголив белоснежное бедро. Ему стало тошно от мысли, что кто-то другой мог касаться этой гладкой кожи, мог нашептывать в точеное ушко ласковые словечки, и, подумав об этом, он разозлился по-настоящему:
– Кто тебя подослал ко мне, говори, падла! Кому ты нас выдала?! – Тимофей что есть силы рванул на девушке платье, и ткань, жалобно затрещав, высвободила из плена тяжелую красивую грудь.
– Не убивай меня, Тимоша, все скажу! – Лиза вновь обняла его колени.
– Грешна я перед тобой, только не со зла я все это сделала. Меня жизнь заставила. Я сначала мужа своего спасала. На грех пошла. Потом, как увидела тебя, все у меня в голове помутилось. Полюбила я тебя. Энкавэдэшники мне наобещали, что и тебя не тронут, и мужа отпустят. Только два года мы с ним и пожили… Пришли однажды какие-то в форме и забрали моего Степу. Два месяца я ихние пороги обивала, не знала, где он, а потом достучалась до самого главного их начальника он мне сказал: если хочу мужа живым увидеть, то должна с уркачом сойтись, а все, что увижу и услышу, обязана на Лубянке рассказывать…
Воровская любовь – не всегда сладкое вино под хорошую закуску: чаще она напоминает уксус и пахнет предательством, так что урке частенько приходится глотать горький плод измены.
– Понятно, – протянул Тимофей, хотя ровным счетом ничего не соображал и вряд ли в эту минуту способен был сосчитать хотя бы до десяти. До последнего мгновения он продолжал надеяться, что Лиза невиновна и по-прежнему ему верна. Прозвучавшие слова признания придавили его к земле и застлали глаза черным туманом. Он чуть приподнял руку, нащупал на столе револьвер, поднял его и, направив ствол в перепуганные глаза Лизы, резко надавил на спуск.
Выстрел раскатился по двору и спугнул стайку голубей. Минуты две птицы тревожно летали над домом, а потом опять как ни в чем не бывало опустились на асфальт клевать рассыпанные крошки.
У Тимофея не было сил перешагнуть через бездыханное тело. Он даже не услышал, как в комнату вошла бабуля, жившая по соседству: несколько секунд она стояла в дверях, шальным взглядом смотрела на человека, стоявшего с револьвером в руках, а потом из ее горла вырвался истошный вопль, и она выскочила из комнаты, захлопнув дверь. А еще через пять минут, ударами сапог распахнув дверь, в комнату ворвались четверо милиционеров. Они направили стволы Тимофею в грудь, и вор понял, что опера только и ждут повода, чтобы изрешетить его пулями. И тут ему вдруг неимоверно захотелось жить. У него перед глазами пронеслась вся его недолгая жизнь, голодное детство без отца и без матери, его шальная воровская юность с вечной необходимостью убегать, прятаться, рисковать, лихие молодые годы среди уркачей, братвы и блатных девиц. Он вдруг понял, что, собственно, еще ведь ничего и не увидел в жизни, что она, как скорый поезд, все время проносилась мимо, оставляя ему на придорожной насыпи лишь жалкие отбросы да горький запах паровозной гари.
Тимофей бросил револьвер себе под ноги и спокойно произнес:
– Что же вы стоите… товарищи? Вяжите меня! Я не сопротивляюсь.
– Жить хочешь, паскуда? – злобно процедил один из оперов – круглолицый краснощекий парень и с сожалением нехотя воткнул свой наган в кобуру – Ладно, поживи еще. Вяжите его крепче, братцы!
Глава 3
Суд, перед которым предстал Тимофей, был скорым. Судья, сухощавый мужчина лет сорока пяти, нудным, тягучим голосом приговорил Тимофея за убийство сотрудника НКВД к высшей мере наказания – расстрелу. В сопровождении четырех молоденьких милиционеров вор выходил из зала под осуждающие крики толпы. Но были среди присутствовавших в зале и его подельники. Каждый из них понимал, что это последнее свидание с Тимофеем и через некоторое время душа осужденного отлетит в мир иной…
