Черные береты - Иванов Николай Федорович (книги бесплатно без TXT) 📗
От проклятого света, от свежего воздуха – обратно в спасительную темноту, безопасную едкость паров. От потерявших честь и совесть офицеров и солдат, согласившихся за деньги стрелять в собственный народ – в канализационную грязь, которая оказалась чище офицерских погон. Уйти, забыться, не выходить из каменных мешков, которые, по крайней мере, не выдадут.
Насколько позволяли размеры люка, Андрей бросился к майору – унести, вынести, спрягать, укрыть. Они дали слово не оставлять друг друга. Вверх не смотрел и не увидел, как просунулся в один из решетчатых просветов ствол автомата. Как усмехнулся и нажал спусковой крючок остающийся на воле, около неба, на свободе омоновец. Огонь с дикой болью впился в плечо, руку, но сил и злости хватило, чтобы вытащить из колодца тело друга. Вместо головы у майора оказалась одна сплошная рана, и Тарасевич, стараясь не смотреть на нее, потащил начальника охраны за собой дальше в темноту. Зачем же ты изменил своей привычке, майор?
…Рано утром следующего дня, прогуливаясь с собакой около Ваганьковского кладбища, один старичок пенсионер вдруг увидел недалеко от канализационного люка двух лежавших в обнимку парней. Фокстерьер, осторожно подбежавший к ним первым, в недоумении замер, забыв залаять. Отшатнулся сперва и хозяин – голова у того, который был одет в кожаную куртку, оказалась снесенной выстрелом в упор. У второго подергивалось левое плечо, и старик, мгновенно сообразив, откуда могли появиться эти люди, опасливо осмотрелся.
– Тихо, – приказал он чуть осмелевшей собаке.
Убедившись, что поблизости никого нет, стараясь не смотреть на голову погибшего, оттащил чуть в сторону живого. Плечо и рука у того были наспех перевязаны собственной рубашкой, веки мелко подрагивали – то ли от боли, то ли от усилия приоткрыть глаза.
– Лежи, лежи, – успокоил его пенсионер.
Проверил карманы, надеясь найти паспорт со штампом прописки. Вместо него отыскалось удостоверение личности офицера, но совершенно чистое, словно там, откуда вышел его обладатель, стиралось все прошлое. В других карманах вообще оказалось пусто, если не считать обгоревшей звездочки.
– Значит, наш, – показал ее собаке старик. – Пойдем-ка за нашей бабулей.
Прикрыв парней листьями, которых вокруг кладбища было в избытке, старик и собака трусцой побежали к ближайшей пятиэтажке.
На сороковины расстрела Белого дома, несмотря на морозец, с утра непрерывным потоком к нему шли люди. Казалось, после стольких смертей, арестов, желчи и грязи, вылитых с экранов телевизоров и страниц газет на защитников парламента, уже никто не осмелится проявить свою симпатию к погибшим. Но случилось наоборот. Группки милиции, на всякий случай стянутые к месту панихиды, держались в стороне, курили и старались не смотреть на скорбную нескончаемую вереницу людей, которая, в свою очередь, не желала смотреть в их сторону. Слишком свежа была еще рана…
С мусорных контейнеров, на которых раньше было написано «Ящик для Ельцина», «Ящик для Гайдара» и так – для всего правительства, надписи стерли, и если в октябрьские дни люди плевали в них, то нынче просто проходили мимо. Сегодня – день поминовения, а не политических разборок. Помяни души усопших рабов своих, о Господи!
Зато по желтой стене краснопресненского стадиона шла свежая красная надпись: «Армия, кровавая сука. Посмотри на деяния рук своих». Под ней во многих местах крепился переписанный от руки стих Игоря Ляпина:
Однако среди пришедших на панихиду мелькало немало офицерских шинелей и бушлатов: своих погон не стыдились те, кто презрел грачевское лизоблюдство и вместе с народом стоял у стен парламента до конца.
А по забору – снова надписи: «Е.Б.Н. – к ЕБН», «Спецназ „Витязь“ – жидолиз прыщавый», «Лучшая пародия пародиста Иванова в том, что он – Иванов», «Не забудем!» И опять стихи:
Два парня шли с трафаретом вдоль стены и наносили черной краской на каждом пролете забора православный крест. Старались не трогать надписи:
Кто-то обнимался, встретившись впервые после трагических и страшных дней. Плакали. Парни в папахах, соорудив что-то наподобие столика, угощали всех подходивших к ним за упокой душ погибших казаков.
Не таясь, подчеркнуто демонстративно выделялись черной формой баркашовцы: мы не фашисты, мы были с вами тогда, под пулями, мы с русским народом и сейчас.
– Ребята, да уберите вы эту свастику с эмблем, она же отпугивает людей и дает бесконечный повод называть вас фашистами…
– Свастика в русском орнаменте изначально рисовалась как знак плодородия. Это самый почитаемый знак в древней Руси…
Старый спор. Как всегда на патриотических митингах и сходках, мгновенно расхватывались листовки: люди страстно искали иного слова, нежели официальные сообщения. На этот раз распространялось только «Завещание несдавшихся защитников Дома Советов»:
«Братья, когда вы прочтете эти строки, нас уже не будет в живых. Наши тела, простреленные, догорят в этих стенах. Мы обращаемся к вам, кому повезло выйти живым из этой кровавой бойни.
Мы любили Россию. Мы хотели, чтобы на этой земле восстановился наконец тот порядок, который Богом ей определен. Имя ему – соборность; внутри ее всякий человек имеет равные права и обязанности, а преступать закон не позволено никому, в каком бы высоком чине он ни был.
Конечно, мы были наивными простаками, за свою доверчивость мы наказаны, нас расстреляют и в конце концов предадут. Мы были лишь пешками в чьей-то хорошо продуманной игре. Но дух наш не сломлен. Да, умирать страшно. Однако что-то поддерживает, кто-то невидимый говорит: «Вы кровью очищаете свою душу, и теперь сатана ее не достанет. И, погибнув, вы будете гораздо сильнее живых».
В наши последние минуты мы обращаемся к вам, граждане России. Запомните эти дни. Не отводите взгляда, когда наши обезображенные тела будут, смеясь, демонстрировать по телевидению. Запомните все и не попадайтесь в те же ловушки, в которые угодили мы.
Простите нас. Мы же прощаем и тех, кто послан нас убить. Они не виноваты… Но не прощаем, проклинаем бесовскую шайку, севшую России на шею.
Не дайте затоптать великую православную веру, не дайте затоптать Россию.
Наши души с вами.
Россия непобедима.
Дом Советов. 04.10.93».