Из любви к искусству - Воронин Андрей Николаевич (читать книги без сокращений TXT) 📗
Слежки он не заметил, но это его ничуть не успокоило: засечь «хвост» на ночных улицах было чрезвычайно сложно. Несмотря на все свои старания, он никак не мог разглядеть марку и цвет шедших позади автомобилей: ему были видны только слепящие пятна фар да отблески уличных фонарей на полированных крыльях и крышах.
Он затормозил у самого подъезда и заглушил двигатель.
– Спать? – спросил он у Варвары.
– Рада бы, да не могу, – подавляя зевок, ответила та. – И без того все сроки кончились. Если завтра же утром не сдам статью, она пойдет только в следующий номер, а это еще одна неделя. Боюсь, что ты столько не выдержишь и сдашь меня полковнику Терехову со всеми потрохами.
– Можешь не сомневаться, – заверил ев Муму, продолжая озираться в поисках серого «опеля» и думая о том, что только зря утомляет глаза: ночью все кошки серы.
– Ну вот, – сказала Варвара и, не удержавшись, протяжно зевнула. – Статья в целом готова, но ее еще надо вычитать, выправить, чтобы потом, когда редактор и стилист ее должным образом искалечат, можно было ткнуть Якубовскому в нос первоначальный вариант: смотри, родной, я тут ни при чем…
– Да, – сказал Муму, – веселая у тебя жизнь… До квартиры тебя проводить?
– Не надо. Если ты поднимешься, я, как гостеприимная хозяйка, буду просто обязана хотя бы напоить тебя кофе. А за кофе мне наверняка полезут в голову разные фантазии – все-таки ночь на дворе. В это время нормальные люди не работают, а занимаются совсем другими делами. Так что отправляйся-ка ты к Тамаре и займись этими делами с ней. А я уж как-нибудь сама потихонечку. На двери подъезда кодовый замок – совсем недавно поставили, еще не успели сломать. Ничего со мной не случится. Пока.
Муму все же проводил ее до подъезда, сам закрыл за ней дверь и проверил, хорошо ли защелкнул замок. Потом он вернулся к машине и закурил, решив на свежем воздухе подождать, пока в окнах квартиры Белкиной загорится свет.
Вечер был на удивление теплым, почти летним. Дорогин неторопливо курил и думал о том, что осень в этом году почему-то не торопится: ни дождей, ни заморозков, сплошное бабье лето. Конечно, зимы все равно не миновать, но такая погода ему нравилась, и он искренне желал, чтобы она простояла подольше.
Он докурил сигарету до половины, когда наверху раздался леденящий душу вопль. Кричали в подъезде Белкиной, да так, что Муму непроизвольно вздрогнул и едва не выронил окурок.
Сигарета полетела в сторону. На бегу Дорогин бросил быстрый взгляд наверх и убедился в том, что свет в окнах Варвары до сих пор не зажегся. Тыча непослушным пальцем в кнопки кодового замка, он проклинал себя последними словами. Кто же в наше время доверяет замкам, особенно кодовым замкам на дверях подъездов?!
Лифт опять не работал. Бормоча проклятия, Муму бросился вверх по лестнице. Он несся огромными прыжками, не заботясь о производимом шуме. На площадке между первым и вторым этажом он услышал, что навстречу ему сверху тоже кто-то бежит, громко топоча и разом перепрыгивая через несколько ступенек.
Они услышали друг друга одновременно. Наверху раздался длинный шелестящий звук, как будто кто-то резко затормозил на бегу, скользя подошвами по метлахской плитке, потом со звоном посыпалось стекло, приглушенный мужской голос отпустил короткое ругательство, опять зазвенело стекло, и, когда Дорогин взлетел еще на один лестничный марш, его взору предстало только выбитое окно.
Не давая себе времени на раздумья, он вскочил на подоконник и нырнул во влажную черноту октябрьской ночи. Крытый рубероидом бетонный козырек над крыльцом подъезда с силой ударил его снизу по ногам. Муму спружинил икрами и спрыгнул с козырька на землю, сразу заметив высокую темную фигуру, которая, заметно прихрамывая, убегала вдоль стены дома.
Он сразу понял, что шансов уйти у беглеца почти нет. Судя по хромоте, тот во время прыжка подвернул или ушиб ногу, и теперь догнать его не составляло никакого труда. Дорогин бросился следом, с каждым шагом сокращая разделявшее их расстояние.
Он настиг беглеца на углу дома и уже протянул руку, чтобы схватить его за шиворот, но тот вдруг остановился и резко развернулся на сто восемьдесят градусов, широко взмахнув рукой с зажатым в ней продолговатым темным предметом. Дорогин разглядел надвинутую на лицо шерстяную лыжную шапочку и тусклый отблеск уличного фонаря на сизом тяжелом железе, а в следующее мгновение страшный удар по голове бросил его на землю, разом погасив все огни.
На протяжении рабочего дня Михаил Александрович звонил Белкиной четырежды, всякий раз пытаясь сообразить, что сказать, если журналистка вдруг снимет трубку. Правда, характерного сигнала, говорящего о том, что на другом конце провода сработал определитель номера, в трубке не было, так что разговаривать с Белкиной Перельману было вовсе не обязательно.
Когда рабочий день наконец закончился, Перельман отправился домой и оттуда позвонил Белкиной еще раз. Ему по-прежнему никто не ответил.
Перельман вернулся в прихожую и открыл стенной шкаф. Чтобы достать старую телогрейку, ему пришлось вынуть из шкафа стоявшую там сумку с украденным сервизом. «Преступник, – с иронией подумал он. – Вор-рецидивист и по совместительству мокрушник. Провернул такое дело и хранит улики в стенном шкафу у себя дома. Ну и ладно. Кто их здесь будет искать? А если за меня возьмутся всерьез, тут уж мне ничто не поможет, зарой я этот хлам хоть на сто метров в землю…»
Ящик с инструментом стоял на полке в туалете. Сантехника в квартире была старая, и Михаил Александрович, очень не любивший одолжаться перед вечно пьяными работниками коммунальных служб, давно освоил специальность слесаря-сантехника. Главный атрибут этой профессии – огромный газовый ключ с тяжелой раздвижной головкой хранился здесь же, в ящике, чтобы быть все время под рукой. Перельман с лязгом выдернул ключ из ящика и взвесил его на руке. Ключ был тяжелый, словно созданный для того, чтобы крушить им черепа.
Перельман завернул ключ в телогрейку, взял все это добро под мышку и вышел из квартиры. Уже запирая дверь на ключ, он подумал, что не мешало бы прихватить с собой какой-никакой нож, но махнул рукой: ножи в доме были только кухонные, из дрянной, чересчур тонкой и легко гнущейся стали, годные только для того, чтобы орудовать ими при приготовлении пищи. Такое, с позволения сказать, оружие наверняка найдется и в доме у Белкиной, так что нечего позориться, угрожая журналистке хлебным ножиком. Газовый ключ, во-первых, страшнее любого ножа, а во-вторых, гораздо эффективнее.
Он втиснулся в свой «запорожец», бросил телогрейку с завернутым в нее ключом на соседнее сиденье и выехал со двора.
Дом Белкиной Перельман отыскал без труда. Он оставил машину на улице и еще раз позвонил журналистке из обнаружившегося поблизости телефона-автомата. Ее номер по-прежнему не отвечал. Михаил Александрович вернулся в машину и вынул из нашитого на спинку переднего сиденья матерчатого кармана старую лыжную шапочку.
Шапочка была очень простая, сплошь черная, по форме сильно напоминавшая презерватив, который превращался в головной убор только после того, как у него подворачивали края. В развернутом виде эта штуковина закрывала лицо до самого подбородка. Перельман носил эту шапочку несколько зим подряд, а потом стал возить в машине на случай непредвиденного зимнего ремонта и в качестве тряпки для протирания лобового стекла.
Старенький перочинный нож-брелок с пилочкой для ногтей и складными маникюрными ножницами лежал в бардачке. Перельман открыл ножницы, поморщился при виде запятнавшей кривые лезвия рыжей ржавчины и принялся кромсать шапку, прорезая в ней отверстия для глаз.
Дырки получились неодинаковыми по форме и размеру, с неровными разлохмаченными краями, как будто были не прорезаны ножницами, а прогрызены молью. Тем не менее смотреть через них было можно. Перельман примерил модернизированный головной убор и посмотрелся в зеркало заднего вида. Получившаяся у него конструкция напоминала не столько маску спецназовца, сколько черный колпак средневекового палача. Ее свободно болтающийся нижний край едва прикрывал рот, оставляя квадратный подбородок Михаила Александровича на виду, а очки предательски поблескивали сквозь неровные прорези, рельефно проступая под натянувшейся трикотажной тканью.
