Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович (книги онлайн полные версии .txt) 📗

Полковник Смоляков сильно осерчал на Алексея, после того как узнал о его боевых подвигах.

– Если бы у меня была гауптвахта, то сидеть бы вам, Лиходедов, на ней весь век, по всем правилам. Я же просил не лезть под огонь! Не так ли? Мне живые связные в штабе нужны, а не их трупы! А если бы связь разорвалась, а вас убило? Кто мне тогда бы доложил обстановку? А от этого, между прочим, много чужих жизней зависит. Себя не жалко, так других пощадите… Вы не Гектор и не Ахиллес, слава Богу, а конный ординарец!

– Господин полковник, – попробовал возразить Алешка, – у меня ведь даже коня нет.

Но Смоляков был неумолим:

– Это не оправдание. А был бы? Что, тогда вместе с Мельниковым в кавалерийскую атаку сорвался? Я и до него доберусь! Ишь, развоевались, соколы!

На самом деле Иван Александрович больше напускал на себя строгий вид. Так он пытался скрыть неподдельное волнение, которое испытывал, видя, как шестнадцатилетние мальчишки жертвуют собой, взваливая на свои плечи то, что не хотели брать многие прошедшие германскую войну офицеры – зрелые опытные мужчины, в большинстве своем спасающиеся в рядах донских дружинников.

Боевой дух станичников тоже оставлял желать лучшего. То они горели желанием победить врага или умереть, то вдруг начинали глухо ворчать о ненужности и бесцельности борьбы с большевиками, за которыми пошла «вся Россия».

В такие моменты достаточно было одной серьезной боевой неудачи, чтобы сход какой-либо станицы решал замириться с красными и губил на корню общее дело. И всему командованию, и Смолякову лично приходилось зорко следить за умонастроениями казаков, поддерживая в частях боевой дух и, по возможности, устраняя причины локального недовольства. Большую роль в сколачивании единого управляемого войска сыграло переименование Совета обороны во Временное Донское правительство. Власть выборным путем созданного органа никто не оспаривал, и военное командование черпало свой авторитет, согласовывая решения с ним.

Несмотря ни на что, коня Лиходедов получил. Отличный каурый жеребец со всей лошадиной амуницией ожидал его на улице перед станичным правлением. Каурого держал под уздцы пожилой казак-заплавец с лихо закрученными усами. Увидев Алексея, он улыбнулся щербатым ртом:

– Ну вот тебе, хлопец, и конек справный. Держи, его Тихий зовут, аккурат как наш Дон-батюшку. Береги боевого друга, не терзай почем зря. Хозяин его, Митрий, в сражении голову сложил, так шо он грустить могет. Но ты с ним совладаешь. Я гляжу, и конь не против.

Алешка погладил коня, и Тихий ткнул его губами в щеку, обдав теплым, влажным дыханием. Лиходедов поблагодарил казака, пообещал не обижать животное и ухаживать за ним.

– К коню и шашка нужна, – довольно улыбнулся заплавец. – Мы с казаками так порешили: если ты сразу Тихому понравишься, отдадим тебе шашку Митрия. Детей у мово соседа все одно не было, а бабе евойной она ни к чему. На, бери, так станичники приговорили – товарищи мои. Эх, лихой казак был Митрий, но и твое фамилие не хужее.

Взволнованный сказанным, Лиходедов слегка вытащил из потертых ножен клинок. Сталь блеснула на солнце. На ней еще оставались следы запекшейся крови.

«Обязательно надо почистить», – подумал гимназист. Он с удивлением прочитал гравировку на рукояти с серебряной инкрустацией: «За сноровку и храбрость в бою под Плевной от генерала Скобелева».

– То-то и оно, – наставительно произнес казак. – Это именное оружье. Мы видели, как ты с матросами воевал. И Серега, друг твой, а мой сородственник – парень отчаянный. Таким можно святыню доверить.

Лиходедов все еще стоял, потрясенный, когда рядом раздался веселый голос Денисова:

– Наше вам с кисточкой, господин пеший ординарец, ставший конным! Как дела?

– Умопомрачительно! – в стиле Барашкова ответил Алешка.

Женька, открыв рот, долго рассматривал врученное другу оружие.

– Ну и ну! – наконец произнес он. – Это ж сколько ей лет?

– По моим подсчетам, сорок один.

– А генерал Скобелев – это тот самый?

– Наверняка. Я другого не знаю.

– Ух ты!

Наконец приступ белой Женькиной зависти стал проходить, и Денисов поспешил поделиться новостью. Оказывается, во время преследования красногвардейцев партизанами был убит сам командир пролетарского полка Титов – по сведениям разведки, личность влиятельная и неординарная. Большевикам был нанесен огромный урон. В Новочеркасске красные собирались устроить грандиозные похороны с парадом и митингами и по сему случаю отзывали в город части с Заплавского фронта.

– А еще Ульяна Владимировна спрашивали, как ее герой, не ранен ли часом? – съехидничал Женька. – Про ваши автомобильные подвиги, поди, уже вся армия знает.

– Ага, и наверняка не без твоей помощи, «чудотворец»!

Денисов, скорчив смешную рожу, развел руками:

– Ну, это уж как водится. Работа такая, общительная. Зато все новости у меня.

Сведения, сообщенные Денисовым, подтвердились.

Два дня красные, занятые церемонией пышных похорон, не вели боевых действий.

На третий перед позициями Донской армии показались автомобили противника с белыми флагами. Большевики, крепко получив по зубам, решили применить против дружинников свой излюбленный прием – агитацию. Приблизившись к окопам, автомобили оставили на земле несколько пачек с прокламациями. В листовках они предлагали казакам мир на условиях выдачи командного состава. Еще говорилось, что большевики не видят никакого смысла воевать против таких же, как и крестьяне, трудовых казаков, которых в междоусобную борьбу обманным путем втянули офицеры и помещики.

Такая пропаганда была крайне опасна. Станичники легко поддавались на миф о буржуях-мироедах и отказывались стрелять по едущим к ним с белыми флагами.

На одном из участков обороны контрразведчикам генерала Смирнова удалось захватить главаря большевистских агитаторов. Он оказался казаком Лагутиным. Этот факт сильно взбудоражил опознавших его станичников. Они никак не предполагали, что собирались вести мирные переговоры с предателем-земляком.

После короткого допроса Лагутин был предан суду защиты Дона под председательством полковника Грекова. По приговору суда большевистский агитатор был принародно повешен в станице Заплавской.

«На изменника и служителя сатаны жаль тратить патрон», – подвели итог его земляки.

Столь строгая кара сразу отрезвила колеблющихся и вместе с тем укрепила ненависть к большевикам. Пролетарии сами усиливали ее, сделав несколько налетов на и без того пострадавшую от боевых действий станицу Кривянскую. Кривянцы жестоко расправлялись с пойманными мародерами. Обычно их привозили в Заплавы, вешали или засекали насмерть. Прекратить самосуд у командования армии не было никакой возможности, да и желания тоже. От кривянцев ненависть к пришлым «голодранцам» передавалась другим казакам.

Глава 20