Банджо - Кертис (i) Джек (прочитать книгу .txt) 📗
— Ну, наверное, — сказала Сэлли, подходя к нему поближе и пристально в него всматриваясь. — А ты все это не придумал, а? Чтоб выманить у меня поцелуй за так?
— Может, я тебя вижу в последний раз, Сэлли, — ответил он с благородной торжественностью. И чуть не расплакался.
— Я поставлю свечку и буду молиться за тебя.
— Это будет замечательно — поминай, поминай меня в своих молитвах! И Лу тоже.
— А я слышала, что Моди Коберман из-за него подлетела.
— Лу такого себе никогда не позволял!
— Об этом все говорят.
— Ну, может быть, так получилось, он не мог сдержаться — ведь на войну идет!
— Гэс, и думать не смей ни о чем таком! Я поцелую тебя на прощание, но на этом и все.
Он наклонился к ней, попытался отыскать ее губы своими губами, промахнулся, сделал еще одну попытку и прижал свои плотно сомкнутые губы к ее тонким сухим губам. Гэс качнулся, и чтобы удержаться на ногах, обхватил девочку, ощутив под руками ее плотное тело. Но тут же отстранился. Она стояла с закрытыми глазами; пряди рыжих волос выбились из-под платочка, руки были молитвенно сложены.
— Я буду ждать тебя, Гэс, — прошептала она.
— До свидания, малышка, — сказал он, повернулся и бросился прочь. Он бежал среди деревьев, сильный, златовласый как могучий викинг Лейф Эриксон, а вокруг него простирались уже мрачные леса Пруссии. Бежал он без передышки до самого дома.
Когда ужин закончился, Лу, отодвинув стул, встал, во весь свой огромный рост:
— Пора уже, думаю, сказать вам, что я иду в армию. В канадские части, которые отправляются в Европу.
— Когда? — спросил отец.
— Уезжаю завтра утром.
— Послушай меня, Лютер, — сказал отец, стараясь, чтобы в его голосе прозвучали благоразумие и умеренность. — Насколько мне известно, немцы наступают на всех фронтах. Еще несколько недель — и они сломят французов.
— Тем больше причин отправляться немедленно, — ответил Лу, глядя темными, как у молодого оленя, глазами в окно, где он уже видел la belle Franceраспростертой под ногой германского зверя.
— Но к тому времени, как ты туда доберешься, все уже будет окончено!
— Может быть — да, а может быть — нет. Папа, вы всегда говорили, что следует исполнять свой долг.
— Твой долг здесь, на ферме! Столько всего нужно делать, а наемных работников сыскать теперь трудно. Я же не могу платить им так, как платит Дюпон своим рабочим!
— Не покупайте, в таком случае, больше земли, — сказал Лу, рассмеявшись. — Удовлетворитесь тем, что уже имеете. Ведь вы и так владеете половиной графства Форд. И беспокойства будет меньше, и неприятностей всяких.
— Я тоже иду в армию, — вдруг заявил Гэс.
— А ты заткнись, — сказал Мартин. — Тебе только четырнадцать лет.
— Мал еще, — поддержал старшего отец.
— Я уезжаю утренним поездом, — сказал Лу; на лице у него было решительное выражение, хотя на губах постоянно играла улыбка. — Мы придем, победим или умрем.
Кейти начала плакать — слезы обильно катились из глаз, из носу текло.
— Ты никуда не поедешь, — сказал отец.
— Пожалуйста, Лу, не надо, — стала упрашивать мать, вытирая нос передником. — Пожалуйста, не надо уезжать!
— Здесь я оставаться больше не могу, мама. — Голос Лу был ровным, спокойным — в нем не осталось и следа насмешки или веселья. — У вас есть папа, у него есть вы, у вас, к тому же, столько земли, что обработать ее вы уже не в состоянии... И в доме у нас уже давно никто не смеется.
— Жизнь не такая уж веселая вещь, — сказал отец. — А солдаты, чтоб ты знал, обыкновенные дураки, которым никогда ничего не достается.
— Неужто? — Лу разразился своим язвительным смехом.
— Как я вижу, ты совсем не читаешь Библию. — Лицо отца багровело все сильнее.
— Послушай, папа, — начала мать, — может быть, мы помозгуем, что и как...
— Вот-вот, правильно, — сказал Лу. — Поразмышляйте, а я пока упакую вещи.
Кейти шмыгала носом.
— Лу, а может быть, я все-таки могу поехать с тобой? — спросил Гэс.
Лу улыбнулся:
— Извини, старина, на этот раз не получится. Сдается мне, здесь совсем не замечают, как все вокруг в мире поменялось. Многим уже не хочется ковыряться в земле, на одном и том же месте, по пятьдесят-шестьдесят лет. Всю жизнь вкалываешь, а потом тебя в этой же земле закопают. А я хочу чего-нибудь повидать, прежде чем загнусь.
— Ты еще не выучился работать по-настоящему, а уже нос воротишь, — сказал отец, свирепо глядя на Лютера.
— Даже если б ковырялся в коровьем дерьме, вкалывал бы на тебя тридцать шесть часов в сутки, тебе все равно этого было бы мало, ты бы все равно пел свою песенку!
— Лу! Как ты можешь так! — воскликнула потрясенная мать.
— Пускай катится, — сказал Мартин. — Он всегда был такой. Говори с ним, не говори — все без толку!
Лу медленно обвел взглядом квадратную комнату, оклеенную обоями, освещенную светом лампы, тщательно всматриваясь во все углы, запоминая напоследок все детали.
— Я вовсе не хочу изображать из себя какого-нибудь там героя, но мне не хотелось бы оставлять по себе плохую память. Не нужно ненавидеть меня за то, что я поступаю так, как считаю нужным.
— Я не даю тебе разрешения ехать. — Отец все еще не сдавался; он напустил на себя такое выражение, надеясь согнать ангельскую улыбку с лица Лу.
— Ты что, собираешься связать меня? И повесить на крючок, как свою любимую пилу? — Лу снова рассмеялся.
— Лу, не надо так, — сказала мать.
Лу махнул рукой.
— Мне нужно пойти посмотреть, как там рыжая свинья, — сказал отец, поднимаясь и направляясь к выходу. У самой двери он остановился и, повернувшись, обратился только к Лютеру: — Можешь отправляться и сражаться на войне, которая тебя совершенно не касается. Но на станцию тебе придется идти пешком.
Когда отец, взяв фонарь, вышел, Лу, прыгая через две ступеньки, бросился наверх, к себе в комнату.
Гэс побежал за ним; в комнате остались всхлипывающая Кейти, Мартин, шипящий на нее и требующий, чтобы она, наконец, закрыла свою пасть, и мать, качающая головой и вздыхающая.
Лу очень быстро сложил то немногое, что ему могло понадобиться. А в дорогу он наденет свой единственный костюм!
— Лу, — заговорил Гэс, — смотри, какой я уже большой! Я могу поймать кролика на бегу!
— Кстати, о кроликах, — сказал Лу, поддразнивая Гэса. — У такого молодца, как ты, впереди большие приключения. Вы как, со старушкой Сэлли уже любились?
— Не дразни меня, Лу. — Гэса больно ужалили слова Лютера; он чувствовал себя так, будто на него вывернули ушат холодной воды. — Я хочу ехать с тобой!
— Ничего не получится. Раз ты еще не вставил малышке Сэлли свою оглоблю между ног, ехать тебе нельзя.
— Лу, давай серьезно! — умоляющим голосом сказал Гэс. — Я по-честному хочу с тобой ехать!
— Знаешь, когда я был в твоем возрасте, я уже опробовал свою оглоблю на фермерских дочках по всей округе, на всех фермах, куда мог бы добежать и вернуться за ночь. — Сказав это, Лу снова рассмеялся.
— Ага, вот почему ты так спешишь уехать! Все из-за Моди?
— О, поглядите на него! А ты умненький для своего возраста, все уже понимаешь, а? — Лютер изогнул свои черные брови и покачал головой.
— Нет, ты мне скажи, это так?
— Ну, могу тебе сказать, она многим дает, и Бог его знает, кто ее обрюхатил. Но если я останусь здесь, она, конечно, будет все валить на меня. А если я уеду — быстренько найдет какого-нибудь другого виновника.
— Ты хочешь сказать, что она... была со многими другими, не только с тобой?
— Конечно, Гэс, и тебе нужно обязательно прокатить ее, пока еще есть время и у нее не очень заметно. И кстати, ты сделаешь ей большое одолжение — ей это дело очень нравится!
И Лу опять разразился своим язвительным смехом.
— Ты можешь хоть на минутку побыть серьезным! — воскликнул Гэс, пытаясь пробиться сквозь напускную веселость Лютера. — И так тошно, без твоих насмешек.
— Сдается мне, что чем мне веселее, тем мрачнее становится наш старик. Никуда не сунься, ничего не делай, кроме одного — увеличивай доходы его фермы!
