Русские идут - Соболев Сергей Викторович (серия книг txt) 📗

– Вы с вашим галицийским приятелем оказались единственными, кто даже не поинтересовался, что же случилось на паркинге перед «Милениумом»…

– Я не этот… не зевака! И не такой идиот…

– Конечно, зачем вам было задавать вопросы обслуге и смешиваться с толпой «зевак»?! Вы-то лучше всех – за исключением приятеля Мыколы – знали, что там в действительность происходит.

Мэллоун крупно сглотнул. Он почувствовал себя в западне. Похоже, эти люди следили за ним. Не зря все же он подозревал, что кремлевские спецслужбы не оставят тот случай без внимания. Жаль, что не удалось допросить Захарченко… Вот же сука, этот «Alex#1» – продал-таки его своим русским «конфидентам»…

– То, что произошло с вашим знакомым… я говорю о Захарченко… тоже не отнесешь к «фэйер плэй»! – продолжил Бушмин. – Вы, как нам теперь понятно, попытались взять его в Вите-Почтовой… Но не все у вас получилось! Зачем-то соседей, деда с бабкой спалили: еще два трупа за вами!

– Чушь…

– Вы не бесплотный дух, Мэллолун! Вы настолько обнаглели… настолько чувствуете себя безнаказанным… Что даже особо не стараетесь, не страхуетесь! Оставляете после себя следы, в том числе и – кровавые!

– Меня что, будут судить? – попытался было иронизировать тот. – Здесь, в Украине? Или хотите устроить процесс в Москве? Вы же вроде… неглупые люди?!

В это время послышалась знакомая уху Мэллоуна мелодия – ожил его сотовый телефон…

– Ну вот, my friends, – Мэллоун натянуто усмехнулся. – Я вам говорил, что меня будут – искать!!

– Технарь, кто звонит? – спросил Бушмин.

– Абонент… который Эм «первый»!

«Каменяр?! – промелькнуло в голове у Бушмина. – Архиважный звонок. Но говорить нам пока еще, наверное, рановато…»

– Пусть себе названивает! – бросил он в адрес технаря. Потом уставился – через прорези маски – на задержанного. – Все, Джон, будем закругляться. Хочешь узнать свое ближайшее будущее?

Мэлллоун уже с трудом контролировал себя. Он не до конца понимал смысл игры русских, но зато понимал другое. Что все очень серьезно, что они готовы пойти до конца. Джон Мэллоун для них не кадровый сотрудник мощного ведомства могучей Америки, а всего лишь «частное лицо», подрядившееся поработать тут за неслабые бабки. Почему он не попросил Мэтью приехать за ним и забрать его в четко оговоренное время их борделя?!

Ах да… сегодня же рождественский вечер! Для кого-то праздник, а для него, Мэллоуна – unhappy Cristmas…

Не дождавшись ответа, Бушмин поставил все точки над «i».

– Вас, Мэллоун, обнаружат мертвым… нынешним утром… в снятых вами апартаментах… Да, да, в борделе! Медицинское освидетельствование покажет, что вы несколько перебрали с алкоголем и «транками»! И к тому же подстегнули свою сексуальность сразу двумя таблетками «виагры»… Вы еще не старый человек, но у вас оторвался «тромб», – след от иньекции «инсулиновой» иглой совершенно незаметен. Он, этот проклятый тромб, закупорил важную артерию… В итоге – фатальный исход!

– Э-э… но… постойте!

– «Каменяр» прекратил попытки набора, – вклинился в их беседу технарь.

– Ну и ладненько… мы ему уже вскоре сами перезвоним! Он – я в этом просто уверен – даже не догадается из телефонного разговора, что с ним общался не мистер Мэллоун, а кто-то другой. – Бушмин вновь уставился на «клиента». – Большого скандала, уверен, не будет, если вас, дружище, найдут мертвым в том «готеле», куда вы так полюбили ездить… чтобы поразвлечься со славянскими девушками! Расследования тоже не будет. Потому что оно никому не выгодно – ни вашим, ни местным, «оранжевым».

– Знаешь, как у нас говорят? – подал реплику Антон. – «Погиб Трофим, ну и хрен с ним!» Вот так и с тобой будет! Законопатят в гроб, перевезут останки на твою американщину, и там захоронят… Возможно даже, если начальство твое даст «добро» – будет гимн, флаг и прощальный салют.

«Иванов», как бы ни к кому конкретно не адресуясь, распорядился:

– Готовьте иньекцию! Я числил мистера Мэллоуна за умного человека, но… Теперь вижу – что ошибся!

– Дайте сигарету, – выдавил из себя Мэллоун. – И обьясните толком, что вам от меня нужно!

Всего за час Мэллоуна раскололи по тем направлениям и вопросам, которые были выбраны для «тестирования» – до самого копчика.

Этот мистер явно не собирался скоропостижно помирать. Хватиться его пока не должны, да никто и не собирается держать его тут вечным пленником. Выдался тот самый редкий случай, когда можно осуществить полноценную «вербовку», намертво привязав к себе и к своему ведомству матерого, казалось бы, вражину! В данном случае это можно было сделать лишь одним способом: заставить его раскрыться, расколоть по самое никуда! Так все закрутить, так подстроить, чтобы эта тварь предала своих же, чтобы данная вербовка была скреплена кровью и пороховой гарью! Чтобы ему, Мэллоуну, будет он работать на новых «хозяевов», или нет, даже в голову не взбрело рассказать кому-либо о событиях этих нескольких последних часов…

Еще через полчаса, – имелась возможность оборвать разговор в любую секунду – Мэллоун, проинструктированный «Ивановым», прозвонил «Каменяру». Выяснилось, что тот собирается 26-го в Англию, где состоится одно важное мероприятие (и куда он лично приглашен). «Каменяра» интересовало, не принял ли «друже Iван» решение тоже лететь в Лондон? «Нет, пане Мыхайло, не получится, – ответствовал тот. – Вы же знаете, у меня и тут полно дел»…

Во второй половине ночи Мэллоуна «дожали» окончательно. Он основательно «поплыл» и стал кое-что рассказывать о Франчуке и Олексе. Хотя, конечно, пытался и тут юлить, выдавая себя за не слишком поинформированного в этих вопросах человека…

В семь утра, предоставив Антону и коллегам доканчивать начатое с Мэллоуном, Кондор отправился в «корпоративный» отельчик. Еще через два часа, едва успев принять душ и переодеться, он направился в аэропорт «Жуляны», где под «парами» уже стоял чартерный «ЯК-40».

Ему было велено, прихватив с собой «пародиста», экстренно возвращаться в Москву. С тем, чтобы получить инструктаж перед выполнением нового задания, смысл и детали которого до поры держались в секрете.

ГЛАВА 20

РАЗБОРКА В ПРЕДМЕСТЬЕ

Ближнее Подмосковье,

25 декабря.

Вуйко, когда еще был жив, наставлял своего онука: «Все добрые дела, Мыкола, делаются пораньше с утра! Увидел след зари, вставай и иди трудись…». Матинка, женщина немногословная, но строгая, тоже любила поучать двух своих детей, сына и доню: «Кто рано встает, тому Бог подает…»

Может, потому и смогли выжить в многолетней красноярской ссылке, что придерживались дедовских правил: много трудились, не роптали, пели в неволе грустные гуцульские и галицийские песни, молились Деве Марии, учили и наставляли детей, рожденных в неласковой чужой земле. И мечтали, стремились душой и всеми помыслами к тому, чтобы «повернутися живими та здоровими на рiднi простори, побачити свою кохану Вiтчизну, поцiлувати рiдну землю та навiдатись на цвинтар за селом, щоб в пояс поклонитися могилам предкiв»…

Долгих восемнадцать лет его семья провела в сибирской ссылке, на спецпоселении: с лета пятьдесят второго и по семидесятый год. Уже и усатый грузин, клятый враг и ненавистник щирых украинцев – голодомор и ссылки ему никто не забудет! – помер… И развенчавший «культ» Мыкыта Хрущ вылетел со своего кремлевского кресла. И «бровастый», чем-то смахивающий на «своего», украинского брата-козака, вдоволь насиделся на царском месте… А таким, как вуйко Франчук и его старуха-жена, при которых на поселении проживала увеличивющаяся почти с каждым годом семья, все еще не давали полной «реабилитации». Все еще считали возвращение таких, как они – «бендеровцев и буржуазных националистов» – на родину, в Западную Украину, делом «вредным и несвоевременным».

Младший Франчук, онук Мыкола, не помнил такого, чтобы кто-то из родни его прямо настраивал против москалей. Этого и не нужно было. Потому что неприязнь к русским, к москалям, к кацапам, было привычной, природной сущностью – как воздух, который ты вдыхаешь, как молоко матери, которая дала тебе жизнь. Вот, говорят, что у простых русских – отзывчивая, добрая душа. Может оно и так, но в тех леспромхозах на берегах Тубы и Амыла, притоках Енисея, такие «добряки», судя по рассказам старших, почти не встречались. Кроме «лишенцев», тут оседали «вольняшки» и еще всякие-разные человеческие отбросы. Рвань, пьянь, нищета, лень и воровство… Подростки сплошь «приблатненные», чвиркали через губу, дразнились, лезли в драку; когда подросли, стали носить самодельные финки с наборными ручками за голенищем сапога. Надсмехались над языком, над обычаями, над их песнями… И заливались, просто ржали, как кони, когда узнали, что в бараке, где живут «хохлы», в одной из комнат подвесили – перед Рождеством, еще до Нового года – елку к потолку, вниз макушкой (а не знают того, что это – гуцульский обычай)…