Кровь героев - Колин Александр Зиновьевич (бесплатные книги полный формат .TXT, .FB2) 📗

Расположившихся вокруг большого костра, жавшихся к теплу и друг к другу людей, одетых в рваные лохмотья было, наверное, не меньше тридцати. Стояла ночь. В глубине леса, черной стеной окружавшего небольшую полянку, то и дело раздавались какие-то звуки: то ухал филин, то кричала ночная птица, то где-то совсем близко завывал волк и другой его собрат вторил ему откуда-то из глубины чащи. Услышав этот тоскливый зов, люди зашевелились и начали тревожно переглядываться. Один из них, длинноволосый, кривой на один глаз, поднялся, опираясь на палку и указывая в том направлении, откуда раздавался вой, оскалил зубы и обвел взглядом собравшихся. При этом даже не слишком внимательный наблюдатель мог бы заметить, что правая рука этого человека без кисти.

— Слышали? — спросил он. В вопросе этом не было ровном счетом никакой необходимости. Только глухой мог бы ответить на него отрицательно. Вой повторился, и калека, сверля единственным глазом своих товарищей, вновь с еще большей злобой спросил, почти прошипел: — Слышали?

— Как не слышать, — раздался в ответ нестройный хор голосов. — Не у одного тебя уши есть, Жискар, — бросил кто-то.

— Вот-вот, Франсуа, — точно дожидаясь этих слов, затряс головой калека. — Уши у нас у всех, хвала Господу, пока еще есть. — Он сделал паузу и, злобно оскалившись, добавил: — Пока… А вот рук, — Жискар потряс культей, — кое-кто уже лишился, и глаз тоже. Скоро дойдет очередь и до ушей.

— Если только мы все не передохнем раньше с голоду, — проворчал кто-то.

Эти слова, казалось, и вовсе привели калеку в восторг.

— Вот это правильно, Шарль, — зашипел он. — Клянусь всеми святыми, трудно сказать лучше. — Калека сделал паузу и спросил: — Так доколе же, доколе будем мы терпеть все это?

Жискар замолчал, выжидающе глядя на притихших товарищей. В это время из облаков вышла полная луна, и приветствием ей стало тоскливое волчье многоголосье. Люди зашевелились, кто-то подбросил в костер веток и сучьев, и, когда отблески пламени ярче заиграли на угрюмых, покрытых грязью лицах, тот, которого калека назвал Франсуа, проговорил:

— Что же ты предлагаешь, Жискар? У тебя, верно, есть какой-то план?

— Да, — воскликнул Жискар, сверкнув единственным глазом, — план у меня есть. — Он немного помедлил, а затем продолжил: — Мы все из разных деревень, но горе, приведшее нас сюда, — общее и имя ему — барон Габриэль де Шатуан, внук проклятого Господом братоубийцы Анслена де Шатуана. Это дьяволово отродье, слуга Вельзевулов явился сюда, чтобы извести нас. — Так как никто не возражал ему, Жискар, набрав в легкие побольше воздуху, спросил собравшихся: — Худо ли нам жилось без него? Нет. Плохими мы были слугами короля? Нет. За что же он наслал на нас это несчастье? Разве не молим мы усердно Бога нашего ниспослать нашим полям и лугам обильных всходов, скоту нашему плодородия? Да, отвечу вам, молим, но Господь остается глух к нашим молитвам, а знаете почему? Потому что правит землей этой подручный его извечного врага.

Калека прервал свою речь, чтобы перевести дух.

— Барон — слуга сатаны? — несмело произнес кто-то в наступившей тишине. — Страсти-то какие.

— Страсти? — переспросил Жискар. — Шестой год уже как вернулся он с Востока, и все это время год от году скудеет земля наша. Тех урожаев, что приносит она, едва хватает, чтобы заплатить подати, а что остается нам самим? Чем кормить нам наших детей?

Крестьяне при этих словах закивали головами и о чем-то зашептались между собой. Слова калеки никого не оставили безучастным. Урожаи и правда стали скуднее с появлением в замке барона и его семейства.

Сначала, правда, никто не связывал этого с приездом нового хозяина, но с каждым годом положение все ухудшалось, и по деревням поползли слухи один причудливее и ужаснее другого. Будто бы барон занимается в замке колдовством, а иногда в полнолуние, обернувшись волком, выбирается через потайной ход и бродит по окрестностям, истребляя все живое, попадающееся ему на пути.

Слухи эти, с течением времени становившиеся все более и более смелыми, поползли, распространяемые сначала слугами самого де Шатуана, а следом и крестьянами, которые сначала шепотом, у себя дома или при встрече друг с другом, а потом все громче, не таясь соседей, стали говорить о сношениях своего господина с темными силами.

Особенно способствовало развитию подобных умонастроений то, что барон запретил убивать волков. Сперва крестьяне отнеслись к этому как к обычной причуде господина — то есть просто сделали вид, что не обратили на указ никакого внимания. Однако, когда некоторые из нарушителей поплатились за свое легкомыслие — кто рукой, кто глазом, а кто, как злостный нарушитель Жискар, и тем и другим, — крестьяне начали роптать. Поголовье серых хищников, коих уже не решались истреблять охотники, возросло, и, не находя себе достаточного пропитания в лесу, звери все чаще и чаще стали беспокоить крестьян и пастухов, нанося заметный урон стадам. При этом, само собой, нес убытки и барон, так как волки не делали никаких послаблений его скоту, но никакими способами нельзя было умолить или убедить де Шатуана отказаться от нежной любви к этим опасным животным.

Так или иначе, но убежденность крестьян в том, что их господин — оборотень, постепенно стала непоколебимой. Однако ни на какие действия они не осмеливались, до тех пор, пока барон не обошелся самым решительным образом с Безруким Жискаром (прозвище это прилипло к крестьянину, ставшему в свое время одной из первых жертв странной воли Габриэля де Шатуана), выколов тому за повторное ослушание еще и глаз. Таким образом, недовольные, обозленные полуголодным существованием крестьяне обрели вожака.

— Так слушайте же, — вновь заговорил Жискар, когда товарищи умолкли и в ожидании уставились на него. — Время пришло нам избавиться от исчадья ада. Мы должны… — Калека сделал паузу. Все, затаив дыхание, ждали, что он скажет. В тишине особенно громко и, казалось, даже тревожно трещали пожираемые огнем костра дрова. — Мы должны убить его! — решительно заключил оратор.

Поднялся невообразимый гвалт, каждый кричал что-то свое, многим такое предложение казалось трудновыполнимым и даже более того — опасным, но и тех, кто готов был согласиться с Жискаром, оказалось не так уж мало. Калека терпеливо ждал, когда товарищи успокоятся, а затем спросил седого широкоплечего мужчину (на вид самого старшего здесь), не проронившего за весь вечер ни слова:

— Что скажешь ты, Жак?

Теперь все взоры устремились на старика.

— Как мы сделаем это, Жискар? — спросил тот, и, не дожидаясь ответа, продолжил: — И даже если нам удастся убить его, как сможем мы избежать гнева короля Луи? Он пошлет солдат, и тогда не руки, а головы свои положим мы на плаху.

Раздалось несколько возгласов одобрения. Однако это нимало не смутило Безрукого.

— Мудро ты говоришь, Жак, — согласился он. — Но, думается мне, ты или забыл, или не знаешь еще последних новостей. А они таковы: наш благочестивый король, да продлит Господь его благодатное правление, затеял поход на сарацинов, чей правитель не только оскорбил добрейшего повелителя нашего, позволив своим подданным избивать провансальских купцов, но и осмелился дерзостно порвать грамоты короля сицилийского, брата государя нашего, — и отказался платить ему положенные дани. А уж если наш добрый владыка задумал такое, то непременно исполнит свое решение.

Жак поднял голову и с удивлением уставился на говорившего. Старику, видимо, и в самом деле такое известие оказалось внове. Или же Жак просто с недоверием относился к осведомленности односельчанина. А тот, увидев, что слова его произвели эффект, продолжал:

— Я для того и собрал вас всех сегодня, потому что верный человек, прислуживающий нашему нечестивому барону в замке, сообщил мне, что поход — дело решенное, не даром же увеличил король подати. Более того, через три дня на рассвете оба старших сына злодея нашего с дружиною отправятся ко двору короля, чтобы затем принять участие в походе. В замке останутся лишь калеки, которых привел богомерзкий прислужник сатаны с Востока…