Зэками не рождаются - Южный Александр (читать книги TXT) 📗

Глава сорок девятая

— Встать! Суд идет, — объявила «испанка». — Судебное заседание продолжается. Слово предоставляется адвокату Светленькому.

— Уважаемые граждане судьи, гражданин прокурор! Сегодня мы решаем судьбу молодого человека, чья жизнь не совсем по его вине, а в силу определенных обстоятельств длительное время протекала за колючей проволокой, но мой подзащитный Осинин, несмотря на выпавшие на его долю лишения и испытания, нашел все же в себе силы выстоять и переломить себя. Он начал новую жизнь, завел семью, работал начальником ОМТС, успешно выполнял ответственные производственные задания, и если бы не эти молодые люди, Харитонов и Скалкин, чей образ жизни оставляет желать много лучшего и которые попытались избить Осинина, а может, и ограбить, мой подзащитный в данное время не находился бы на скамье подсудимых.

У моего подзащитного развитое чувство достоинства. Он поступил, как подобает настоящему мужчине, превысив, конечно, пределы необходимой самообороны. Но ведь он защищал свою жизнь и достоинство, как сделал бы любой гражданин СССР, который имеет право на оборону. Он просто вынужден был это сделать, иначе бы его убили. Как мне сообщил Осинин, Скалкин заявил ему во время очной ставки, что его счастье, что у него оказалась пробитой рука, иначе бы он его вырубил, т. е. убил. Позволительно спросить, а как бы поступили вы на месте Осинина?

Задав такой риторический вопрос, Светленький сделал паузу и некоторое время помолчал. Потом он снова заговорил, но уже спокойным, уверенным, ровным и хорошо поставленным голосом. Осинин слушал его и завидовал: «Вот бы мне обладать таким ораторским искусством».

— Из материалов уголовного дела, в частности, из показаний милиционера Л., усматривается, хотя последний умышленно изменил свои показания, видимо, по чьей-то подсказке, что потерпевшие Харитонов и Скалкин беспричинно напали на моего подзащитного и начали избивать его. Вследствие этого я прошу суд переквалифицировать ст. 108, ч. II на ст. 114 УК РСФСР, а ст. 206 ч. II и ст. 218, ч. I исключить из дела, так как действия моего подзащитного не охватываются диспозициями вышеназванных статей, и вынести Осинину соответственно справедливую меру наказания.

Речь Светленького произвела довольно глубокое впечатление на собравшихся в зале и на судей, но только не на прокурора, высокого упитанного человека с правильными красивыми чертами лица, которое было несколько искажено скептической гримасой.

В течение всей речи адвоката он быстро делал какие-то пометки в своем блокноте, нервно обкусывая свои ногти. Он готовился к обличительной страстной речи, тем более что для этого имелась аудитория, перед которой он жаждал блеснуть своим неотразимым красноречием.

— Граждане судьи, все, что говорил здесь адвокат, он говорил вынужденно, по заказу, исполняя свои обязанности, хотя в глубине души он также понимает, что перед нами на скамье подсудимых находится закоренелый, ярый, дерзкий, насквозь испорченный человек, который не совсем желателен для нашего социалистического общества.

Последние слова прокурор произнес с нажимом, с каким-то озлоблением.

— Сидя десять с половиной лет в зоне строгого режима, он неоднократно привлекался к уголовной ответственности за резню, избиение осужденных, организацию группировок и т. д., но не сделал выводов из своего прошлого, а вновь совершил умышленное гнусное преступление, чуть не лишив жизни молодых ребят, чье будущее еще впереди.

Прокурор изрекал шаблонные, стандартные фразы с таким пафосом, с таким апломбом, словно перед ним находился знаменитый преступник века.

В заключение он сказал:

— Учитывая личность обвиняемого, его упорное нежелание встать на путь исправления, его умышленное намерение убить двух молодых людей, чье будущее еще впереди, я прошу суд квалифицировать действия подсудимого также и по ст. 15-102 УК РСФСР и приговорить его к 12-ти годам лишения свободы с отбыванием в ИТК особого режима, применив к нему ст. 24 УПК РСФСР, как к особо опасному рецидивисту. — У меня все, — государственный обвинитель уселся за стол с важным и горделивым видом триумфатора, задрав подбородок кверху.

— Подсудимый, вам предоставляется «последнее слово».

— Уважаемые граждане судьи, гражданин прокурор! Я постараюсь быть краток. Я понимаю, что виновен, и не собираюсь оправдывать себя, но если объективно разобраться, я имел право на самозащиту, как и любой гражданин СССР.

— Да, но вы не имели права убивать! — горячо выкрикнул прокурор. Он вытащил огромный носовой платок и вытер свое жирное, потное лицо, а затем обширную лысину.

Судьи, заседатели и адвокат переглянулись.

— Продолжайте, подсудимый, — произнесла спокойно судья, с едва уловимым укором взглянув на государственного обвинителя.

— Я не прошу у вас к себе снисхождения, хотя у меня недавно родился сын, и жене одной с двумя детьми будет далеко не сладко. Я прошу только вынести мне справедливый приговор. У меня все, — неожиданно закончил Виктор.

— Суд удаляется на совещание, — произнесла «испанка».

Осинин в раздумье тяжело оперся головой на левую ладонь, прижав слегка бровь.

«Интересно, сколько же мне дадут? Судя по выступлению прокурора и по тому, сколько он запросил, могут зафуганить до потолка. А что тогда делать? А может, все же справедливость восторжествует и мне вынесут условное наказание? Абсурд! Почему лезут в башку такие наивные мысли? Почему так создан человек, что всегда надеется на чудо? Потому что живет надеждой на удачу? Без надежды человек пропал бы, просто умер бы от горя и безысходности. А вот когда человек сам себе внушает оптимизм или веру во что-нибудь, то становится в одном лице и гипнотизером, и внушаемым».

Осинин не заметил, сколько времени он провел в тяжелом полубредовом раздумье, он даже не заметил, как невольно задремал, когда услышал знакомый голос судьи.

— Оглашается приговор суда. … Учитывая тяжесть содеянного и личность обвиняемого, его семейное положение, положительную характеристику с места работы и частичное раскаяние, суд решил не применять к подсудимому ст. 24 УПК РСФСР, а ограничиться мерой наказания в 9 лет строгого режима с отбыванием…

При этих словах Виктору показалось, что кто-то больно оглоушил его чем-то тупым по голове — В ушах послышался какой-то звон.

Очнулся он, когда ему вновь надели наручники и тронули за плечо.

— Осужденный Осинин, — подошел к нему начальник конвоя, — пройдемте в машину.

— Виктор! Вите-е-ек! — бежала следом Тоня, кусая свои пальцы; лицо ее жалко исказилось в гримасе плача. — Прошу тебя, береги себя, не вздумай сделать с собой чего-нибудь плохого. У нас сын, слышишь, сы-ы-н.

Долго еще в голове Виктора звучал голос Антонины «сы-н, сы-ы-н». В каком-то полуобморочном состоянии он повторял про себя: «Сы-ы-н, сынок».

— Может, в психиатричку его, — услышал он смутно, словно в конце туннеля, голос надзирателя.

— Зачем? — спросил грубоватый голос.

— Чего-то погнал, бедняга.

— Ерунда. Оклемается, не такое бывало. Наутро как огурчик будет, еще и смеяться начнет.

Он не помнил, как привезли его снова в тюрьму, в этот гадюшник, которую он с болью и гневом окрестил подобным словом, как завели его в осужденку [113], как, не раздевшись, плюхнулся на нижнюю шконку, которую услужливо предоставил ему молодой паренек, знавший Осинина по прежним камерам.