Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (книга регистрации .TXT) 📗

— Ну и что? — В его голосе не было осуждения, и я немного успокоилась. Трудное признание позади.

— Ничего. Нашла удостоверение.

— Не понял. Какое удостоверение?

— Антон, ну пожалуйста… Я знаю, кто ты.

— И кто же?

Я оглянулась по сторонам: две-три парочки шушукались, двое пожилых мужчин степенно тянули пиво, о чем-то беседуя, бритоголовый батыр за стойкой заученно, как в вестернах, протирал бокалы тряпочкой — на нас никто не смотрел.

— Ты — агент государственной безопасности, вот кто. Может, это теперь по-другому называется. По-другому, да?

Сидоркин бросил в рот орешек, отпил пива. Улыбаясь, сказал:

— Фантазия у тебя богатая, Надин. Ладно, допустим, я агент этой самой безопасности. Как бы она ни называлась. А У тебя, выходит, дело государственной важности. За тобой охотится иностранная разведка. Моссад или Интеллижен сервис. Обидно, Надь.

— Почему обидно?

Он еще выпил пива и загрустил. Губки надул, лобик наморщил. Мне неудержимо захотелось нырнуть с ним поскорее в постель. Я вдруг вспомнила, как пахнет шерстка у него на груди. Как осенняя травка на лугу. Господи, да что же это со мной? Скоро стану копией Ляки. Что годы и страдания делают с бабенкой…

— Обидно, Надь, потому что рушатся иллюзии. Думал ты правда соскучилась, встретимся по-людски, выпьем закусим. Потом… А вместо этого какой-то агент, какие-то разборки. И что характерно, со мной это не в первый раз.

— Что — не в первый раз?

— Женщины всегда с кем-то путают. Доходит до смешного. Представляешь, одна дамочка спутала с Киркоровым. Всю ночь уговаривала спеть "Зайка моя".

— Антон, прекрати, поссоримся. Я сама видела удостоверение.

— Конечно, видела. Зачем же их продают на любой вкус в метро? Какой дурак нынче выйдет на улицу без ксивы? По Москве шмонают, ищут террористов. Нет документов, получишь пулю в лоб, и не спросят, как зовут.

— Значит, ты не агент?

— По-честному?

— Да.

Важно приосанился.

— Для тебя готов быть кем угодно. Хоть самим Феликсом Эгмундовичем. Давай выкладывай, что за беда?

Ему не удалось меня обмануть, напротив. Он вел себя так, как и должен вести настоящий шпион. Не хватало еще, чтобы он признался случайной подружке в роковой оплошности. За это начальство по головке не погладит, наверное, у них там дисциплина — ое-ей! К тому же мне все равно деваться некуда. Понизив голос, рассказала все, что могла, начиная с Анталии. Фирма «Купидон», Вагиночка, Громякин, клоны, подруга детства Иванцова, «Дизайн-плюс» — и прочее, прочее. Уложилась в десять минут. Сидоркин не перебивал и, только когда закончила, отправился к стойке, сказав, что должен немедленно выпить. Промыть мозги от этой чертовщины.

Чертовщина, да. Я тоже это поняла, пока молола языком. Особенно дико про клонов. Но, как и Антон, я знала, что нет такой мерзости, которая органично не вписалась бы в московскую реальность.

Антон принес графинчик водки и закуски. Я ждала приговора. Как он решит, так и будет. Если не поможет, вернусь я в «Купидон» и буду делать что прикажут. Пока я им нужна, не тронут. Откровенно говоря, после Эмиратов смерти я не боялась, но страсть как не хотелось стать измененной. К призеру, как Мосолушка. Страшно подумать… Был уважаемым членом общества, вором в законе, бизнесменом — и вдруг превратился в пресмыкающееся. Вся моя гордыня, доставшаяся от спившегося папочки, бунтовала. Понятно, в Москве полно измененных, куда ни плюнь — попадешь в зомби, но я не хотела быть одной из них. Уж лучше простая, незатейливая смерть в проруби или под ножом мясника.

Сидоркин выпил водки, пожевал колбаски, закурил сигарету — и все молча. Я его не торопила. Спешить некуда. Смотрела на него с горечью: ну почему, почему мы не встретились хотя бы несколько лет назад, когда я еще не была пропащей? Могли бы пожениться, нарожать детей, купить домик в деревне. Я работала бы художником-декоратором, как когда-то мечтала, а он ловил бы террористов — или кого они там ловят? Главное, в жизни появился бы иной, сокровенный смысл, который нынче заменился неукротимой погоней за долларом. Я никого не осуждаю, осуждать грех, но в ту минуту прокляла время, в какое меня угораздило родиться. Подлое, как рожа Ганюшкина.

— Турки-то при чем, Надь?

Я обрадовалась, вопрос конкретный.

— Как при чем? Канал сбыта. Туда сплавляют товар. Клонов, рабов. Наверное, каналов много, просто меня посадили на этот.

— С Гуревичем хорошо знакома?

— Лякин муж, — подтвердила я, — Клевый дядька. А Ляка — сволочь. Подставила меня.

— Надь, скажи по совести, тебе чертики не снятся? Ты не чокнутая? В смысле крыши.

— Что же такое! — взорвалась я, но тихо, без шума, не привлекая внимания. — Не веришь, что ли? Думаешь, лапти плету? Зачем мне это надо?

— Про клонов не верю. Про остальное могу поверить, а про клонов нет. Это научная фантастика.

— Ах фантастика?! Да я сама видела. Целые шеренги, и все одинаковые, как близняшки. А что они сделали с Мосолушкой, тоже не веришь?

— Что сделали с Мосолушкой?

Я рассказала, он выслушал. Выпил еще водки, я махнула рюмку и задымила, мы оба выглядели ошарашенными, но он больше, чем я.

— Антон, скажи прямо. Можешь помочь?

— Как, Надь?

— Вытащи меня оттуда.

— О чем ты? Если хоть половина из того, что ты рассказала, правда — твоя песенка спета. Никто тебя не вытащит. Сама же понимаешь.

Вот и приговор. Как обухом по голове. И он был, конечно прав. Так же прав, как весенний дождь с грозой, смывающий с асфальта грязь. Оставалось извиниться за то, что побеспокоила занятого человека, и распрощаться. Ему жить, мне пропадать в одиночку. Что заслужила, то и получи. Я затушила сигарету в пепельнице, поправила прическу. Жест неуместный. Сейчас на мне такая прическа, которую не поправила.

— Что ж, Тошенька, спасибо за доброе слово, за сочувствие. Считай, что ничего не слышал, а я ничего не говорила. Позволь расплатиться за выпивку? Это ведь я тебя пригласила, не ты меня. — Достала из сумочки кошелек, из кошелька пятидесятидолларовую купюру. — Думаю, хватит, а?

— Черт его знает, тут цены ломовые.

— Прощай, секретный агент.

— Прощайте, сударыня.

Когда встала, ухватил меня за руку и ловко вернул на место. В ту же секунду слезы хлынули у меня из глаз неудержимым потоком, как вода из прохудившихся кранов. Сидоркин, достав носовой платок, покачал головой и начал вытирать краску, растекшуюся по щекам. Я не сопротивлялась. Его забота нас сроднила.

— Издеваешься, да? Антон, мне страшно. Спаси меня.

— Спасти человека может только он сам, — наставительно заметил он, — С помощью поста и молитвы. Так учат святые старцы.

Невольно я улыбнулась, по натуре я смешливая, только давно забыла об этом. Сидоркин с поклоном подал рюмку водки:

— Выпей, краса ненаглядная. Облегчи душу. Я выпила с удовольствием. Слезы высохли.

— Не думай, могу и заплатить, если поможешь. Деньжата у меня есть.

— Большие?

— Турки счет открыли, не веришь? Вот, — показала пластиковую карточку со штрихкодами. Он ее чуть ли на зубок не попробовал.

— Сильная вещь, — оценил. — Надо проверить, не липа ли.

— Нет, не липа. Я проверяла. В банкомате сняла пятьсот баксов. Без проблем.

— С богатым человеком всегда приятно иметь дело, но у меня другое условие.

— Какое?

— Если все окончится благополучно, скатаем куда-нибудь на недельку позагорать. Третий год собираюсь, все никак не получается.

— Ты же сказал, моя песенка спета?

— Иносказательно — да. Но практика часто противоречит нашим представлениям о ней. Так написано у таджикского философа Наджилами Али.

— Ты очень образованный человек, хотя по тебе никогда не скажешь, — похвалила я. — ответь, что мне делать?

— Пока ничего. Сиди, работай. Мне больше не звони. Понадобится, сам найду, — не успела я испугаться, мягко добавил:

— Ужасно другое. Сегодня нельзя ни к тебе, ни ко мне. Надо поскорее разбежаться.