Пощады не будет никому - Воронин Андрей Николаевич (книги серии онлайн .TXT) 📗
— Я, — сказал Бирюковский.
— Как ты жив-здоров?
— Ты имеешь в виду вчерашнее?
— Ну да, вчерашнее или, вернее будет сказать, сегодняшнее.
— Я отлично.
— А у меня башка болит, аж некуда деться.
— Какого черта ты мне звонишь, если у тебя болит башка?
— Знаешь, Лева, мне было бы приятно услышать, что и у тебя болит, что тебе хуже, чем мне.
— Не дождешься, — захохотал Бирюковский, уже окончательно приходя в себя.
— Слушай, Лева, я вот что думаю… В Москве сейчас холод, да и вообще противно. Не дернуть ли нам с тобой в теплые страны?
— Хорошая мысль, — пробурчал Лев Данилович, — а главное, своевременная. Знаешь, я буквально час назад об этом же думал. Посмотрел в окно, как увидел всю эту мерзость, а тем более как вспомнил вчерашний вечер и всю круговерть, так мне сразу же захотелось бросить родину к чертовой матери, уехать и не возвращаться.
— Ну, это ты брось. Куда же ты уедешь от нашего бардака? Там ты никому не нужен, а здесь ты человек.
— Я везде человек, — сказал Бирюковский, — у меня деньги есть.
— Двинем в твой санаторий, я за все плачу.
— За все уже давным-давно заплачено, — уточнил Лев Данилович. — Ас кем ты еще хочешь ехать? — спросил у своего невидимого оппонента.
— Я хочу поехать лишь с тобой, там и дела порешаем, планы на будущее…
Бирюковский скривился. Разговор принимал деловой оборот, чего ему не хотелось.
— Слушай, давай при встрече поговорим о работе, при личной встрече.
— Что, телефону не доверяешь?
— Не доверяю, — признался Бирюковский.
— И правильно делаешь, я тоже не доверяю. А все-таки жаль Савелия, непонятно все это случилось. Я тут с одним генералом из МВД разговаривал, и знаешь что он мне сказал?
— И знать не хочу, — ответил Бирюковский.
— Так вот, генерал сказал, никакое это не самоубийство.
— Ты хочешь меня этим удивить?
— Нет, хочу напугать, — сказал абонент, — хочу подтолкнуть тебя к скорейшему отъезду хотя бы на пару недель.
— Да, скорее всего, поедем только на Новый год вернемся, его надо с елкой и снегом встречать, а не под пальмами на песке.
— Елку мы можем организовать и там.
— Так-то оно так, — вздохнул Лев Данилович Бирюковский и принялся рассматривать свой любимый бриллиант. От этого он чувствовал себя более уверенно и голос его даже потеплел, — елка мохнатая.
— Может, тебя там, Лева, по колену какая-нибудь красотка гладит или чуть выше?
— С чего ты взял?
— Голос у тебя стал нежный и ласковый.
И тут Бирюковский решил испортить настроение своему собеседнику:
— А вот Мерзлова некому сейчас гладить, его черви гложут.
— У тебя и мысли!
— А ты, Альберт, разве не об этом думаешь?
— Конечно, об этом. После вчерашнего вечера у меня Мерзлов из головы не идет, такая дрянь снилась!
— Мне тоже, если быть честным.
— Так, наверное, и голова у тебя болит?
— Сейчас нет, а с утра болела, — и тут на Льва Даниловича напал приступ откровенности. — Был я в душе, и тут мне показалось, что кто-то по спальне ходит. Отчетливо так слышал, испугался, как в детстве.
— Бывает… — по голосу Альберта нетрудно было догадаться, что подобные видения посещали и его. — А мне снилось, знаешь, Лева, даже стыдно признаться…
— Ну-ну, давай, я же не вижу твоей рожи, говори, — бросил в трубку Бирюковский.
— Так вот, мне приснилось, что лежу я живой и целехонький в гробу. Знаешь, ты, наверное, и себе такой присматривал, с прозрачной крышкой. Морду видно, а ноги там, в темноте, в глубине.
— Ну-ну, говори,. — бесстрастным голосом прошептал в трубку Бирюковский, чувствуя, что у него пропадает всякое желание прикасаться к остывшему чаю и что страх вновь расползается от кончиков пальцев на ногах к макушке и волосы, на голове начинают шевелиться.
— Так вот, лежу я в этом гробу, гроб закрыт, защелки закрыты, все винтики золоченые закручены, а ручки, чтобы открыть гроб изнутри и выбраться, нет. Лежу я там, на дне ямы, а яма высоченная, как колодец. Я вижу небо, вороны там кружатся, как положено, а потом начинает земля падать, по пригоршне, все подходят к краю ямы и бросают. И ты, Лева, проходил, тоже бросил.
И звук такой — ш-ш-ш-ш, — будто земля с выпуклого стекла осыпается. Я тебе показываю, кричу, мол, живой, живой я, братцы, вытащите, откройте! А ты язык мне показал и все равно горсть земли бросил, да прямо мне на лицо. А я кричу, кричу, а земли все больше, больше.
А потом темнота и тишина — так тихо, как в гробу. Я от этого и проснулся часов в семь.
— Сон у тебя, Альберт, хороший, — с видом знатока пробормотал Бирюковский, — если себя в гробу увидел, то получится все наоборот, жить ты будешь долго-долго.
— Думаешь? — подобострастно спросил Альберт.
— Думаю, да. Все во сне наоборот получается. Если во сне тебе отдали долг, значит, в жизни не дождешься.
Если я тебе в могилу пригоршню швырнул, значит, не я, а кто-то другой тебе швырнет, а я на твои похороны и приходить не стану.
— Неужели? — мелко засмеялся в трубку Альберт. — Неужели так и не придешь?
— Нет, не приду.
— Тогда и я на твои не пойду.
И мужчины дружно расхохотались, понимая, что кто-то один из них прав.
— Ладно, до встречи, — Бирюковскому вконец стал тягостен этот пространный разговор, и он, нажав кнопку, отключил телефон.
Без аппетита дожевав бутерброды, покрошив печенье и поняв, что чай остыл окончательно, банкир поднялся из-за стола. Ему ничего не хотелось делать, но он понимал, оставаться дома в такую гнусную погоду — только усугублять дурное расположение духа. Нужно поехать в город — туда, где капризы погоды не так заметны, заняться каким-нибудь делом, пусть даже самым бессмысленным. А дел у Бирюковского, как у каждого занятого человека, имелась тьма. Дел всегда накапливалось больше, чем свободного времени, и при желании он мог бы работать даже ночью, приумножая свои бесчисленные капиталы.
"Суббота, — задумался Лев Данилович, — день нерабочий, но поеду в офис, в Москву. Там найду чем заняться.
Другая обстановка, другой воздух, другой коленкор".
Он быстро поднялся наверх и стал одеваться. Ему даже не понадобилось отдавать распоряжение насчет машины, охрана и обслуга были так напуганы его странным сегодняшним поведением, что приготовили все заранее, на всякий случай, зная неровный нрав хозяина. Бирюковский даже насвистывал, глядя на то, как преображается в зеркале.
Живот под добротным костюмом, казалось, исчез, он выглядел подтянутым и сильным, только мешки под глазами напоминали о вчерашнем и о тяжелой ночи. Пальто банкир набросил на плечи, хоть в нем и не было надобности, гараж находился в доме, а преодолеть те пять метров, которые отделяли стоянку от крыльца, можно было бы и нагишом в двадцатиградусный мороз, а не то что в это слякотное утро. Дверца «ягуара» мягко захлопнулась, даже не щелкнув, — такое впечатление, будто она приросла, лишь соприкоснулась с резиной. Охрана заняла свои места в джипе, и, чуть буксуя в мокром снегу, машины двинулись к шоссе.
Мягко покачиваясь, дорогой автомобиль уносил Бирюковского от его загородного дома, но не мог унести от тяжелых мыслей и безысходности. Сидя в салоне, он ощущал, насколько мал мир, в котором он всесилен. Теперь тот ограничивался салоном машины. Только здесь царил уют, только здесь чувствовалась надежность, а весь остальной мир казался враждебным Бирюковскому.
Мокрый снег лепил в стекло, «дворники» едва успевали его счищать.
— Ну и мерзкая же погода! — сказал Бирюковский то ли шоферу, то ли самому себе, да эта его фраза и не требовала ответа. — Включи музыку.
Компакт бесшумно исчез в проигрывателе, и со всех четырех сторон на Льва Даниловича полилась музыка.
Это была классика, Моцарт, которого Лев Данилович любил за прозрачность и ясность — без всякой зауми. Это была музыка, понятная и знатокам, и людям, незнакомым с нотной грамотой. Бирюковский гордился тем, что слушает Моцарта, а не «попсу» и не песни, исполняемые бывшими уголовниками.
