Танковая атака - Воронин Андрей Николаевич (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
По отзывам стармеха, которому новый член команды помог закончить ремонт, парень был хоть и не гений, но и не дурак, а главное, руки у него росли, откуда следует. Звали его Федором Молчановым, и он активно не нравился Ираклию Шалвовичу – не сам по себе, поскольку крестить с ним детей Пагава не собирался, а из-за обстоятельств, при которых очутился на борту «Морской Звезды».
Пагаве не нравилось, что этот Молчанов не прошел даже той поверхностной проверки, которой подверглись остальные члены экипажа, не нравилось, что он подвернулся под руку именно там и тогда, где и когда в нем возникла необходимость. Ираклий Шалвович понимал, что его подозрительность отдает паранойей. В конце концов, если все это было подстроено, кто-то один – либо стармех, либо его оставленный в Мумбаи со сломанной ключицей помощник – должен был состоять с Молчановым в сговоре, чтобы в нужный момент вывести судовой дизель из строя и вынудить капитана бросить якорь именно в этом порту. А если так, то проведенная при наборе команды проверка оказалась несостоятельной, и нет никакой разницы, проходил ее Молчанов или не проходил. А если проведенная Ираклием Пагавой проверка была пустой формальностью, то и ему самому грош цена – впору сворачивать бизнес и отправляться на пенсию, пока его не отправили туда в наручниках или даже вперед ногами.
Пустым местом Ираклий Шалвович себя не считал, а значит, никакого сговора не существовало, и поломка двигателя действительно была случайной. Что же до Молчанова, так вовремя подоспевшего на смену покалеченному мотористу, то не надо забывать: речь идет о моряках – первых в истории человечества людях, заслуживших право именоваться гражданами мира. Независимо от того, какой герб красуется на обложке его паспорта, моряк чувствует себя как дома, в любом порту земного шара, может бороздить моря и океаны под флагом любой страны и быть выброшенным судьбой на берег любого водоема, если только этот водоем соленый. Некоторые моряки десятилетиями не видят дома, переходя с корабля на корабль и мотаясь по всему свету, как перекати-поле. Все их имущество умещается в спортивной сумке или тощем рюкзаке, у каждого своя история, сплошь и рядом темная, наполовину криминальная, и то, что один из них вовремя оказался под рукой, не повод для беспокойства, а обыкновенное везение, в котором нет ничего странного или подозрительного.
Но именно потому, что Ираклий Пагава по праву не считал себя пустым местом, он относился к своим предчувствиям и подозрениям с должным вниманием. Даже самый мирный и законопослушный обыватель вряд ли доживет до преклонных лет, если станет игнорировать собственную интуицию. Очень многие и не доживают: садятся в самолеты, в которые им до смерти не хочется садиться, лезут в горы или просто на крыши, чтобы превозмочь страх высоты, прыгают с «тарзанки», копаются голыми руками в оголенных проводах или занимают деньги у людей, с которыми, как сами чувствуют, лучше не связываться, – словом, идут наперекор своим страхам, игнорируют предчувствия и погибают пачками, как мошкара в пламени лесного пожара.
Ираклий Шалвович Пагава не мог позволить себе такой опасной роскоши, как игнорирование предчувствий, и потому в эту ночь, как и во все предыдущие с момента выхода из Мумбаи, спалось ему из рук вон плохо. В целом все шло нормально, но интуиция упорно нашептывала, что что-то не так – то ли с новым мотористом, то ли со всем этим рейсом. Путешествие близилось к концу, но терзавшее Ираклия Шалвовича беспокойство не ослабевало, а напротив, росло, и, устав вертеться меж скомканных, влажных от пота простыней, Пагава оделся и вышел на палубу.
После застоявшейся духоты тесной каюты неподвижный ночной воздух показался прохладным и свежим. Над головой, частично затмеваемые светом прожекторов, таинственно мерцали крупные южные звезды, блики электрического света вспыхивали и гасли на рассекаемой носом корабля черной воде. За кормой шумела и пенилась, призрачно мерцая в темноте, кильватерная струя, по пустой палубе прохаживался с автоматом наперевес часовой в желто-коричневом пустынном камуфляже американского морского пехотинца; еще один, вооруженный ручным пулеметом, неподвижным силуэтом маячил на мостике рулевой рубки. Пагава скусил кончик кубинской сигары, сплюнул за борт и прикурил от бензиновой зажигалки. Облачко табачного дыма взлетело и растаяло в темноте за бортом; часовой замедлил размеренную поступь, вглядываясь в появившуюся у фальшборта темную человеческую фигуру, а затем, узнав начальство, зашагал в обратном направлении в сторону носа.
Попыхивая пахучим дымком, Пагава снова и снова анализировал свои ощущения. Чувство надвигающейся угрозы не проходило; оно возникло не вчера и не сегодня, но и не в начале рейса. По пути из Тихого океана в Бенгальский залив, в Полкском проливе, отделяющем Индию от Шри-Ланки, и на траверзе мыса Кумари, что на южной оконечности полуострова Индостан, он чувствовал себя как обычно – не расслабленным и благодушным, о нет, но спокойным и собранным, как хирург во время сложной операции. Да, вот именно, как хирург, не просто сделавший первый надрез, а зашедший уже достаточно далеко, чтобы понимать: теперь жизнь пациента зависит только от него да еще, пожалуй, от Господа Бога.
Беспокойство возникло, когда ему сообщили об очередной поломке двигателя, а с того момента, как на борт «Стеллы ди Маре» поднялся новый моторист, уже не оставляло Ираклия Шалвовича. Оно постоянно нарастало, как будто, двигаясь намеченным курсом, судно с каждым оборотом гребных винтов приближалось к некоему полюсу тревоги. И было непонятно, где он, этот полюс, в пространстве или во времени, что из себя представляет – американский патрульный корабль с чересчур бдительным командиром или день, час и минуту, когда свершится нечто давно кем-то запланированное и крайне нежелательное для Ираклия Пагавы.
Если речь шла о встрече с морским патрулем или пиратами, изменить что бы то ни было Ираклий Шалвович не мог – это зависело не от него, а от случая. А вот если опасность притаилась где-то здесь, на борту, устранить ее он не только мог, но и был обязан. У него уже далеко не впервые возникло искушение просто спуститься в кубрик, отыскать среди спящей матросни моториста Молчанова и свернуть ему, сонному, шею, а потом выбросить тело за борт на корм акулам. Он привычно сдержался: стармех по-прежнему был без помощника, как без рук, да и Молчанов, вполне возможно, не таил в себе никакой угрозы.
Докурив сигару и выбросив окурок в море, Пагава спустился в трюм: он давно не проверял груз и ощущал настоятельную потребность совершить это действие – во многом ритуальное, лишенное практического смысла, как всякий ритуал, но такое же необходимое, как намаз для правоверного мусульманина.
Стоя на верхней ступеньке уходящего в темноту крутого металлического трапа, он вдруг почувствовал, как резко, скачком, усилилась снедавшая его тревога. Инстинктивно прижавшись лопатками к стальной переборке, нащупывая правой рукой клапан кобуры, он клацнул рубильником. Забранные проволочными решетками лампы тускло озарили огромное, как ангар для дирижабля, помещение, примерно до половины загруженное джутовыми мешками – если верить маркировке, с зерном пшеницы. Мировая общественность в лице Международного Красного Креста, как обычно, оказывала гуманитарную помощь традиционно голодающей Северной Африке; если бы решение по данному вопросу принимал Ираклий Пагава, восемьдесят процентов населения этого проблемного региона давно бы пошло на удобрения, а оставшиеся двадцать научились бы, наконец, не только плодить нищету и выпрашивать подачки, но и работать. Это создало бы для него лично определенные проблемы с клиентурой, но, когда речь заходила о глобальных проблемах, Ираклий Шалвович готов был слегка поступиться собственными интересами – с тем, разумеется, чтобы наверстать упущенное в каком-то другом месте и каким-либо иным способом.
Интенсивность чувства притаившейся где-то рядом опасности пошла на убыль, когда Пагава убедился в том, что в трюме, кроме него, никого нет.
