Антикиллер-2 - Корецкий Данил Аркадьевич (первая книга TXT) 📗
– Три-четыре «акаэма», пару «лимонок», – гость жадно выпил стакан минералки. Спиртного на столе не было вообще. – И желательно познакомиться с кем-нибудь из милиции. Чтобы был своим и...
В наступившей тишине слышалась только работа мощных челюстей, но хозяину стало ясно, к чему клонит командир группы.
– И не очень полезным, – довел свою мысль до конца Ужах.
Над столом снова сгустилась тишина. По кавказским обычаям к деловым разговорам приступают после еды, потому Гуссейн Гуссейнов молчал, подчеркивая недопустимость проявленной рыжим чеченцем поспешности. Они не были ни родственниками, ни даже соплеменниками, их объединял ислам да общие интересы в торговле оружием, что позволяло называть друг друга братьями, однако каждый из них понимал, что это не больше, чем красочная кавказская метафора.
Криминальная азербайджанская группировка переживала не лучшие времена. Несколько месяцев назад убили их вожака – Эльхана Тахирова, потом последовали обычные в таких случаях разборки, в которых погибло еще несколько человек, но власть в конце концов перешла к Гуссейну. Он занял дом Эльхана, оставил его прислугу, охрану и жену, тем более что свою семью пришлось отослать на родину – там безопасней. Очень влиятельным конкурентом был Кондрат, но того застрелили менты, когда они всей кодлой нарвались на засаду в чебуречной. Правда, опера не пользуются «ТТ» и не делают контрольный выстрел в голову, но братва в подобные тонкости вдаваться не стала. Только сам Гуссейн помнит ту морозную ночь и выхваченное желтой вспышкой из тьмы изумленное лицо Кондрата. Он все равно был чужаком. По крови, вере, обычаям. Жалеть о нем не стали – как вышло, так и лучше. В группировке все улеглось. Теперь следовало добиться прежней стабильности в городе, но приезд группы Ужаха сулил новую волну кровавых разборок. Пистолеты и автоматы нужны не для азартных игр и не для охоты на оленей...
Гуссейном владели противоречивые чувства. С одной стороны, он должен был по-братски принять единоверцев и оказать им максимальную помощь. С другой – ничего, кроме вреда, это ему не принесет. Лучше всего, если бы беспокойные и кровожадные «братья» не приезжали вообще. Но они здесь, они заканчивают трапезу, и через несколько минут он должен будет сказать свое слово. Не обязательно то, которое хочет сказать. Его связывали тысячи условностей и совершенно реальные опасения: за отказ вполне можно заплатить жизнью. От братской дружбы до смертной вражды расстояние бывает короче пистолетного ствола...
Ужах отодвинул тарелку и вытер ладонью губы. Кто привык к войне, тот отвык от правил приличия. Он был голоден и имел дело к Гуссейну. Он поел и изложил суть вопроса. Теперь он хотел получить ответ. Узко посаженные черные глаза напоминали дуло двустволки. Его спутники, как по команде, тоже подняли головы. Казалось, от них пахнет землей, потом и пороховой гарью.
– Железки найдем, – кивнул Гуссейн. – А человека... Был один подходящий, но его убили вместе с Тахиром. Слышали про это?
Ужах отрицательно цыкнул.
– Совсем не слышали? – удивился хозяин. – Такая бойня была... Одних наших четверых убили...
– А наших знаешь, сколько поубивали? – недобро прищурился рыжий. – Вот мы, сидящие за столом, пять близких родственников похоронили!
Дуло двустволки пальнуло таким зарядом злобы и ненависти, что в душе Гуссейна сдетонировали аналогичные чувства.
– Разве я в этом виноват?! Или мои люди? – привстал он. В конце концов, это его дом, это его территория, он здесь хозяин, и одного кивка, головы достаточно, чтобы дерзкие пришельцы навсегда исчезли с лица земли. – Тот, кто помнит только о своем горе и забывает о беде друга, может потерять дружбу навсегда!
– Извини, брат. – Ужах прикрыл глаза и сложил ладони перед грудью. – Твоя беда – наша беда. Просто мы слишком ожесточили сердца...
Показное смирение не могло обмануть никого в этой комнате. На Кавказе знают: смиренный жест, примиряющая улыбка, кивок согласия – это тоже оружие. Такое же, как кинжал в спрятанной за спину руке.
– Ничего, брат, – кивнул Гуссейн в ответ и через силу улыбнулся. Он лучше многих знал лукавые обычаи гор.
Когда все отправились отдыхать, а руководители за чаем продолжали обсуждать свои дела, в комнату зашел один из помощников хозяина и что-то пошептал в привычно подставленное ухо.
– Пусть зайдет, – скомандовал Гуссейн и многозначительно взглянул на Исмаилова.
– Присмотрись, может, тебе подойдет... Тот покосился на высоченную резную дверь.
– Здорово, Гуссейн, – в комнату зашел человек в форме капитана милиции, с одутловатым лицом прохиндея и пьяницы. Мундир и лицо в принципе не сочетались, но на подобные мелочи в этой стране уже давно не обращали внимания.
– Слушай, друг, выручи, завтра у братана свадьба, одолжи свой «мере», чтоб красиво все было...
Подобная фамильярность всегда коробила Гуссейна: он был на короткой ноге с большим городским и милицейским начальством, а этот жалкий участковый вел себя так, будто они с ним ровня. Но для пользы дела эмоции нужно скрывать.
– Возьми, друг, какой разговор.
Капитан приободрился, видно, в глубине души он опасался отказа: отказ сразу бы обозначил разницу в их положении, которую он прекрасно понимал, хотя незаурядным нахальством скрывал это понимание.
Не спрашивая разрешения, он присел к столу, достал из раздутого кармана сигареты, закурил.
– Слышишь, Гуссейн, там наши ребята обижаются на Эльяса. Патрульным машинам недоплачивает, за новый киоск ничего не выставил. Ты бы ему сказал...
Участковый вел себя так, будто они были компаньонами, ведущими одно дело, и разговаривали наедине. Присутствие незнакомца его совершенно не смущало. Очевидно, потому, что он понимал: здесь все свои. И себя он считал своим для собравшихся в этой комнате.
– Скажу, – хозяин посмотрел на Ужаха. Тот прикрыл глаза.
– Познакомьтесь, друзья, – это наш участковый Петр Владимирович, а это мой друг...
– Иван, – дружески улыбнулся Исмаилов.
– Петр Владимирович – человек со связями, почти всех в городе знает,
– продолжил Гуссейн и незаметно подмигнул.
– Я выйду во двор по делам, а вы тут посидите. Петя, тебе водочки прислать?
– Стаканчик. Да закусить чего, а то я не позавтракал.
Когда Гуссейн вышел. Ужах придвинулся поближе:
– Слушай, друг, чего ты машину одалживаешь, не можешь свою купить?
– У меня есть девяносто девятая, – самодовольно ответил участковый. – Я же сказал – красивая нужна, на свадьбу.
– Так купи себе красивую!
Петр Владимирович обиделся.
– Купи, купи... На какие шиши?
– А я тебе денег дам.
На плутовской физиономии проявилось выражение живейшего интереса.
– Сколько?
Он даже не спросил "за что? ", и это окончательно решило его судьбу.
– Да сколько надо будет! Или знаешь как – я позвоню в Москву, и тебе пригонят хорошую тачку!
– Это еще лучше... Только чтоб не числилась в угоне...
– Обижаешь, друг! Как можно! Ты из СОБРа кого-нибудь знаешь?
– Из СОБРа?
Принесли водку и закуску. Петр Владимирович со вкусом выпил и теперь с удовольствием закусывал.
– Они с нами не дружат... И бабки не берут. Злые, как собаки. Вам чего надо-то? Может, без них порешаем?
– Адреса надо. С десяток адресов, лучше офицеров.
Выражение лица капитана не изменилось.
– Адреса... Надо подумать.
Не выказывая презрения. Ужах смотрел на утоляющего голод человека в форме. Если бы эту свинью подстрелили несколько часов назад, она бы визжала и плакала. А если бы Али угрожали неминуемой смертью, он бы никогда не предал никого из своих. Не говоря уже о предательстве за деньги. В этом и состоит разница между настоящим мужчиной и вонючим свиным салом.
– Есть у меня один ход. Сделаем, – пробурчал Петр Владимирович, пережевывая бесплатное угощение.
Криминальный Тиходонск готовился к большой сходке. Он уже не был столь однородным, как в прошлые годы, когда единая воровская община делилась на «малины» или «кодланы», и собрать сходняк можно было за два часа, потому что каждый вор, жулик, козырный или честный фраер, сявка и даже пацан из пристяжи строго соблюдал «закон» и воровскую дисциплину. Главным для любого из них были дела общины и «воровское благо» – общая касса, своевременный взнос в которую считался святым делом. Даже доходящий от туберкулеза некогда знаменитый щипач Жора Шлеп-нога в конце каждого месяца нес Хранителю четвертачок из шестидесятирублевой пенсии электрика, которым он был в своей официальной жизни. Его пытались освободить от оброка, но он обижался и в следующий раз вновь приходил с зажатой в кулаке купюрой.
