Хранитель понятий - Майданный Семен (серия книг txt) 📗
– Кто таков?
Апаксин вгляделся, утер пиджачным рукавом заливающий глаза пот… Нет, не мерещилось. Если б мерещилось… Петр Михайлович отказывался что-либо понимать. Как такое может быть? На синем одеяле, поджав под себя босые ноги, в тельнике, в трениках с оттопыренными коленками и с «беломориной» в зубах сидел следак по особо важным. Лопни глаза, тот самый, что два часа сорок минут назад допрашивал его в кабинете и потом отправил в карцер.
– Обзовись, фраерок! – потребовал от него следак по особо важным.
А Петр Михайлович не мог заставить рот раскрыться. Зубы склеились, и в зобу дыхание сперло.
– В отказ мылится, – кто-то за спиной Апаксина услужливо поспешил с комментариями. – Форс наводит.
– Петушком закукарекать хочешь?
Смысл следовательского вопроса все-таки
дошел до Апаксина. Под черепушкой замигали картинки из некогда прочитанных книг и газетных заметок, смакующих тюремные порядки. И в центре глумлений, издевательств, грязных сексуальных надругательств на этих картинках рисовался он. ОН – еще несколько часов назад преуспевающий сорокалетний бизнесмен при двух машинах, трех любовницах и жене, при достойном банковском счете и связях в городской администрации.
– Вы уголовник? – выскочило у Апаксина само собой. Это неуправляемым журавлем улетела надежда на розыгрыш, на смех и подходящее разъяснение безобразий – «Как мы вас провели по просьбе друзей! Пойдем те выпьем, перекусим, еще немножко посмеемся».
Надежда не сбылась.
Вслед за криком «Да за такое, гнида!..» Петра Михайловича больно двинули бутсом по копчику. А потом зверски вмазали носком ботинка под колено.
– По тормозам, Огонек, – приказал следак. – Кстати, Огонек, часики у клиента ты прибрал?
Апаксин, разгибаясь, схватился за запястье – пусто.
– Это ж лох, он и без меня бы их посеял. Вот его ходики…
За спиной Апаксина звякнул браслет.
– Ладно, Огонек, оставь себе. Заработал. – Следак по особо важным затушил «беломорину» о протянутую каким-то хмырем пепельницу из мыльницы. – А с тобой, чучело, чего делать?
У Апаксина хватило ума не лезть со своими недоумениями типа «Вы следователь или где?» Может быть, не ума хватило, а взгляд подействовал. Оловянный, пробивающий до кишок взгляд следака-уголовника. Вот когда Петра Михайловича пробрал настоящий страх-то. Ведь этот неизвестный в тельнике может сделать с ним все-все, что захочет: И нет сейчас над Апаксиным НИКАКОЙ крыши.
– Там, слышу, кто-то миски драит? – спросил следак.
– Дрын старается, – подсказал Валек.
– Пусть Костюм его подменит. Потом перетру, сейчас устал я.
– Айда, Костюм! – И Валек крайне невежливо развернул Апаксина…
Близился к развязке пятый тайм финального матча профессионалов в полутяжелом весе по тюремному пятиборью. Накал страстей среди болельщиков достиг апогея. Зрители на трибунах, то есть на шконках, свистели, визжали и дрыгали ногами.
– Ставлю пачку «Примы» на нашего!
– «Беломор» на москвича!
– Лезвие на Паленого!
– Мыло на Рикошета! – подстегивали соперников алчные голоса.
На воровской шконке, дальней от двери с вертухайским глазком, двое претендентов на желтую майку лидера яростно точили фильтры, А зрители заламывали руки и в воздух картузы бросали.
– На общую надо бы забиться, – водязыркалами простонал свесивший харю над «стадионом» с верхней полки жадный Зубр.
– Ну давай, – безнадежно борясь с адреналином согласился приткнувшийся рядом Олег Петрович.
– Накинем коробок чаю против блондинки из журнала? – взвинтил ставки тотализатора азартно пыхтящий Зубр.
– Ну давай, – опять не нашел силы во время тормознуть Олег Петрович.
А ведь не катило ему по-черному. Он уже просадил Зубру три телефонные минуты, «плейбойскую» брюнетку, носки и последние сто пятнадцать рублей. И все потому, что Олег Петрович сперва кивал на москвича – тот внушал ему нешуточное почтение суровыми татуировками и ухватками крутейшего парня. Но надо же такому статься – москвич Паленый просрал первые два из забегов.
Во-первых, «сварочным аппаратом», сварганенным из газетной трубки и спичечного пламени, дольше Рикошета пережигал медную проводку диаметром ноль пять. Во-вторых, вспомнил всего девять «беломорных» загадок против шестнадцати у Рикошета. Москвич вконец разочаровал Олега Петровича – Паленый упустил даже такую затертую плешь, как «отыскать на пачке цифру И».
Тогда Олег Петрович перекинул надежды и ставки на Рикошета. Но настала пора просаживать Рикошету. Сначала питерец не сумел опередить москвича в изготовлении из жеваной газетной бумаги пикового туза. Потом уступил в стрельбе малявой на меткость – не попал в алюминиевую кружку.
Итак, счет повис на два – два. Сейчас решалась общая победа, то есть кому из воров, москвичу Паленому или питерпу Рикошету, занимать шконку смотрящего по камере.
– Глуши мембрану, братва, а то судью международной категории накличем! – остудил самые звонкие глотки Клифт Иствуд.
И, ощутив корой судьбоносность момента, трибуны замерли на едином дыхании, И даже стало слышно, как подглядывающий в глазок для развлекухи вертухай под нос мугикает: «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся…»
– На Рикошета, – трагическим шепотом выбрал Олег Петрович, Может быть, взыграл городской патриотизм.
– Лады, я на Паленого, – как и до этого, выступил вторым номером Зубр.
Москвич Паленый в зловещей тишине точил расплавленный и сплющенный сигаретный фильтр о шершавый край шконки, там, где облупилась краска. Рикошет острил свой фильтр о ботиночный каблук, время от времени слюнявя «лезвие» и пробуя заточку на палец
– Шабаш, люди. Куранты бьют. – Шнырь Мостырка бросил часы на шконку.
И разом все сплоченное в камере трудовое общество «Резервы» перевело дух, хотя результат матча был еще непредсказуем, как прокурор с черепно-мозговой травмой.
Первым по уговору показывал изделие москвич.
– Петрович, дай сюда свой кирпич!
Олег Петрович без уточнения смикитил, о чем базарит Паленый, спрыгнул со второго яруса, вытащил из-под матраса томик рассказов Чехова и передал через головы москвичу. Паленый словно убирая налет пыли погладил мясистой лапищей шершавую кожу добротного советского переплета. Примерился, прижал затвердевшее и заостренное стекловолокно к синей обложке и провел, надавливая, под тисненым портретом классика.
Хата взорвалась радостными и раздосадованными воплями:
– О-ле! О-ле! О-ле!.. – покатилось от окна до параши.
Олегу Петровичу почудилось, что вот-вот из темной полосы разреза хлынет чеховская кровь. Но не хлынула. И Чехова забрал Рикошет. Питерец, распахнув улыбкой черный забор прочифиренных зубов, смачно цыкнул и чиркнул резко, будто бритвой по горлу, по рассказам Антона Павловича.
И снова по полной забесновались фанаты с верхнего этажа:
– И во сне и наяву я за Питер пасть порву!!! – проскандировала молодежь из второго эшелона.
Шнырь Мостырка приготовленной тонкой проволочиной быстро измерил глубину разрезов, чей глубже.
– Рикошет, – выдал Мостырка, стараясь придать голосу как можно больший пофигизм.
Болельщики зашушукались, но «Судью на мыло!» никто не выкрикнул. Паленый недоверчиво перемерил и залупаться не стал. Значит, все верняк. Однако москвич имел право на еще две попытки. Чтоб уж все, будто в большом спорте.
– Мостырка, скидывай прохарь! – Паленый надумал пойти ва-банк.
Мостырка, удержав печальный вздох, стянул с правой ноги тупоносый ботинок на литой подошве. Но подошву Паленый не тронул, он прорезал сигаретной «заточкой» толстую «скороходовекую» кожу поперек носа.
– А, сучара! – Москвич осмотрел и отбросил затупившийся, негодный больше к попыткам фильтр.
Но все равно теперь должен был последовать ответ Рикошета. Питерец что-то прикинул и процедил:
– Мостырка, гони свое путало.
Шнырь безропотно слазил под матрас и вручил питерцу карманное зеркальце. Рикошет пристроил Мостыркино имущество на тумбочке и покопанная зеркальная поверхность отразила нацелившийся «фильтровый» резак.
