Опер против «святых отцов» - Черкасов Владимир (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Люк на чердак был открыт.
— Ну вот, ушел Сросшийся по нему и спустился через другой подъезд. Я систему чердаков в этом доме знаю: почти везде в старых домах по Мясницкой так же. Уйти поверху — милое дело. Мог даже по крышам, они там друг к другу лепятся.
— Маловато у нас примет по этому Сросшемуся.
— Ничего, брови не сбреешь. Оставим пока исполнителя, мотив убийства нужен. Кто мог Пинюхина заказать? После покушения на Бориса Федорова там следаки все вылизали. И вряд ли на этом пепелище что-то новое накопаешь. А по Ячменеву, который в «Главтуре» основным стал, что слышно?
— Из комсомольцев, начинал в ЦК ВЛКСМ…
— Погоди, Гена! А пинюхинская-то гостиница «Пальма» как раз из бывшей цековской общаги переоборудована.
— Ну, уж общаги! Жильцы, наверное, неплохо жили.
— Кое-какие, конечно. Но теперь ее не узнать, весь дом изнутри перестроили. Знаешь, как сейчас крутые организации перелопачивают? Ломают всю начинку дома, вплоть до перекрытий, лишь стены остаются. А потом по международному классу внутри отстраивают.
— Ты не случайно об аренде этого дома жену Пинюхина спросил?
— А то как же? Здание внутри — конфетка, забредал я туда по делам. Я почти был уверен, что хозяин его не Пинюхин, слишком лакомый кусок для директора турагентства. Наверное, Москомимущество домом владеет. А какие криминалы нынче по туристам этим? Раньше не особенно их убивали. Вернее — тех, кто жирел на путешественниках.
— Безусловно, — раздумчиво сказал Топков, — это же не нефтяной бизнес. Правда, много было дел по облапошиванию желающих осмотреть чудеса света. Создавали подставные турфирмы, собирали с людей деньги и исчезали.
— Вряд ли Пинюхин таким гоп-стопом стал бы заниматься. Ведь был в верхушке «Главтура» с его ежегодными миллионами баксов. Тем более — бюджетных, мог черпать из них царской рукой. Что-то здесь должно быть другое. Поковыряй связи комсомольца Ячменева. Тот из ЦК ВЛКСМ, здание Пинюхина по той же линии.
— Когда это, Сергей, было? Эти американо-комсомольцы уж забыли, с какой организации воровать начинали.
— Почему «американо»?
— А их на Западе советологи так называли. Такие же они, как коммунисты послесталинского замеса, которые из идейных большевиков превратились в членов партии. Этим хлебную карточку КПСС давала, а высоким комсомольцам — их МК, ЦК, обкомы. По-американски лихо кроили, взять зашибаловку с теми же студенческими строительными отрядами.
— Это было больше в стиле Америки времен Дикого Запада.
— Конечно, теперь в США с их прорвой законов так не развернешься. А ковбойская ухватка комсомолятам ныне пригодилась. В российском диком капитализме они как щуки в воде.
— Да, подросли щурятки. И славно нахапали, до сих пор то наследство пулями делят.
— Не поделят, — мрачно сказал Гена.
— Почему? — серьезно спросил его капитан.
— Потому что костью подавятся.
Бывший университетский студент Топков, такой же бессребреник, как его старший напарник опер Кость, обыграл это прозвище, прилипшее к Кострецову из-за его упертости еще в школьных драках. И капитан смущенно опустил глаза, начал вытаскивать из стола папки, показывая, что на сегодня их служебная беседа закончена.
Глава 2
В своей отделанной по евростандартам квартире на Арбате, где квадратный метр стоит почти три тысячи долларов, архимандрит Феоген Шкуркин раздумывал о едущей к нему с дачи старой подруге Марише. Он прятал ее все лето там, в своем кирпичном коттедже на Рублевском шоссе, чтобы давний грех не выплыл наружу.
Начинал церковную карьеру Шкуркин в восьмидесятые годы монахом при офисе Троице-Сергиевой Лавры. Место было ходовое: принимать знатных гостей и иностранцев. Но не вышло у Феогена сработаться с начальником офиса, то есть делить почет и доходы, как бойкому Шкуркину хотелось. Начальник сбагрил его духовником в отдаленный женский монастырь. Там Феоген увидел монахиню Марию, которая теперь стала Маришей.
Прошлое Мариши не удалось до конца выяснить Феогену на ее исповедях, которые быстро приняли двусмысленный, страстный характер. Эта крутобровая девушка с серыми глазами-озерами, точеной фигурой, которую не могло скрыть мешковатое монастырское одеяние, когда-то водилась в Москве с наркоманами, потом связалась с сектантами и наконец горячо обратилась в православие.
Мариша делилась с духовником своими наваждениями — сплошь эротического характера. Развратные сцены якобы преследовали девицу во сне, и она, описывая их, просила расшифровать Феогена, что именно они ей пророчили. Например, она рассказывала, как берет во сне мужской член в рот, и тут же интересовалась:
— Как же возможно — в рот? Ведь мы принимаем этими губами святое причастие.
Или живописуя, как с ней сношаются через заднепроходное отверстие, задавала якобы бесхитростный вопрос:
— Ведь это содомский грех! Или с женщиной можно совокупляться и в это место?
Феоген, парень в соку, потел от ее рассуждений. А что он, монах, знал и в таких делах мог «расшифровывать»? Правда, насчет заднепроходных отверстий он достаточно наслушался в церковной среде, где гомиков хватает. И Феоген подхватывал:
— Не положено отдаваться в зад женщине.
— А если это муж и жена — одна плоть? — вела дальше Мариша. — Разве не все им дозволено в ласках?
Потом Шкуркин потеть перестал, уже вожделенно представляя, каков зад у Мариши и все остальное, скрытое под грубым платьем. Однажды ночью он зашел к ней в келью, и Мариша вынырнула совершенно обнаженной из-под одеяла. Феоген ослепился статью ее тела с тяжелыми чашами грудей, веерными тугими бедрами. А вскоре монахиня забеременела, был скандал.
Мариша ушла из монастыря, а Феогена опять вернули в подмосковную Лавру. Тут он — под насмешливыми взорами самых ехидных из братии — три года замаливал проступок. О Марише знал лишь, что она сделала аборт и живет в Москве.
После перестройки карьера Шкуркина неожиданно пошла в гору. В Отделе внешних церковных сношений Московской патриархии вспомнили его бурную работу с иностранцами и перевели к себе. Феоген Шкуркин в новых условиях российской жизни и церковного предпринимательства оказался незаменим, из иеродиакона быстро стал архидиаконом, потом архимандритом. И тут на него опять «наехала» Мариша.
Феоген уже обзавелся шикарной арбатской квартирой и дачей на Рублевке, когда однажды вечером к нему неожиданно зашла бывшая пассия. Но теперь это была не монахиня Мария. Юбка, подчеркивающая умопомрачительные бедра, бюст, колышущийся под шелком блузки, походка, откровенный взгляд — все било в сердце Шкуркина, не забывшего ее жарких ласк в плохо натопленной келье.
Их снова закружила страсть, но заматеревший архимандрит сумел опомниться и переместил подругу на дачу, которая и стала постоянной обителью Мариши. Сегодня утром она впервые устроила Шкуркину по телефону скандал и ехала к нему сейчас на Арбат для серьезного разговора.
Впрочем, Феоген особенно и не настаивал, чтобы Мариша дожидалась его на даче, потому что стосковался по ней. Только что он вернулся из очередной загранкомандировки, где переводчицей у него была лихая девица, прямо заявившая архимандриту, что еще никогда с монахом не спала. Она заглянула к нему ночью в номер в пеньюаре на голое тело, Феогену стоило больших усилий выгнать ее, но та словно обострила роковое влечение Шкуркина к Марише, с которым он годами безуспешно боролся.
Так Феоген, поджидая любовницу, и на этот раз ничего не решил в отношении ее.
Мариша открыла дверь квартиры своими ключами, и до Феогена в гостиной долетел запах ее духов «Кензо». Оглаживая бороду, он встал, собираясь выглядеть чинно. Но когда Мариша стрекозой впорхнула, разок крутанувшись на каблуках, маня лирой бедер в узком платье, он растаял и горячо обнял ее тело.
— Феогенюшка, — пропела Мариша, давя ему на подрясник дынями бюста, — я хочу жить в Москве. На даче скучно и холодно.
Шкуркин целовал ее прохладную высокую шею, мял во вспотевших руках и молчал. Мариша отстранилась, села в кресло, закинув ногу за ногу, в обтянутых шоколадного цвета колготках. Феогену тут же захотелось их раздвинуть, но он сдержался. Сел напротив и пробурчал:
