Дембель против бандитов - Ахроменко Владислав Игоревич (список книг .TXT) 📗
Настроение было скверным. Мысли, посетившие его во время беседы со Злым, не давали расслабиться. На какое-то время Сникерс забыл и о том, что Прокоп с Антипом наверняка уже завалили того светловолосого пролетария со Спиртзавода, и о том, что после этого они должны были звякнуть на «трубу».
Заказав в «Москве» двести граммов коньяка и шоколадную плитку на закусь, Жора принялся размышлять.
С одной стороны, Вася прав. Ментовский пресс на братву — и традиционную, с фиолетовыми картинками по всему телу, и «организованную спортивность» — с каждым годом ужесточается. И никто не знает, что будет завтра. Может, поменяется власть, и тогда соберут всех пацанов, на которых в мусорне дела есть, свезут за город и перестреляют к епеной маме. А потому перекраситься в бизнеснюгу удобней, выгодней… Да и оборотного капитала у Злого, по Жориным подсчетам, не менее трехсот тысяч баксов. Для этого городка такие деньги — все богатство мира. И на камвольный со спиртзаводом хватит, и на всю дальнейшую жизнь останется. Правда, коммерсюг сейчас гнут не меньше, чем братву, но это уже иная тема…
С другой стороны, если Злобин действительно решил стать уважаемым, а главное, законопослушным бизнесменом, что будет с ним, Жорой? Куда пристроит его бывший тренер: в вохру, вдоль забора ходить и камвольный охранять? Или… на спиртзаводе пролетариев проверять: коммуниздят они водяру или нет?
Мысли путались, и Сникерс, потягивая коньяк, все больше убеждался в очевидном: от Злого пора уходить. Не уживутся они вместе. Так уж оно получается…
Зашелестев шоколадной фольгой, Сникерс вновь вспомнил сегодняшнюю беседу со Злобиным, данную себе клятву не опускать глаз под Васиным взглядом и собственное малодушие. И неожиданно поймал себя на ощущении: в этот момент он ненавидел своего бывшего тренера лютой ненавистью.
— Сука же ты, сука… — прошептал Жора, допивая коньяк. — Умней всех хочешь быть? Страху на людей нагоняешь? Ну, нагоняй, нагоняй… Всех не запугаешь. Коммерсю-ю-юга херов!
Как ни странно, но выпитое подействовало успокоительно — Жора наконец немного расслабился. Закурив, он попытался оценить ситуацию более ясно, с расчетом на несколько ходов вперед.
Ну хорошо, допустим, решил он отвалить от Злого в сторону. Допустим, Антип с Прокопом пойдут за ним.
И дальше что?
Практически весь город прямо или косвенно платит Злобину. Отколовшись, Сникерс сотоварищи автоматически самоустраняются и от взимания «местовых», и от долгоиграющих «крышных» комбинаций, и от прочих источников доходов. А это значит, что придется внаглую наезжать на злобинских бизнесменов, что, в свою очередь, неизбежно спровоцирует войну с Васей. Исход войны предрешен: кто какой-то там Сникерс в сравнении со Злым?
Существует еще один вариант: попытаться пристать к кому-нибудь, рангом и возможностями равным Васе.
В этом городе таковых, естественно, не наблюдается…
Но кто сказал, что работать можно лишь тут?!
Неожиданная догадка озарила мозг: а действительно — что, если… Недалеко ведь, чуть больше пятидесяти километров! И с человеком тем он знаком. И отношения вроде бы неплохие. Правда, чтобы прибиться к нему, придется сдать своего недавнего благодетеля, но что поделать, таковы реалии жизни: или всех грызи, или живи в грязи.
С силой впечатав окурок в пепельницу, Жора поднялся из-за стола, бросил официанту несколько купюр и направился к выходу.
Он чувствовал, верил: решение, случайно пришедшее к нему сейчас, в кабаке, — единственно правильное.
Выйдя на вечерний морозец, Сникерс набрал полную грудь воздуха, улыбнулся и, постояв у фасада, направился к стоянке такси.
Настроение его заметно поднялось. Движения сделались уверенными, походка — упругой и стремительной, а улыбка — хищной и самодовольной, почти такой же, как сегодня у Васи, когда он втолковывал бывшему ученику, сколько надо иметь денег и почему именно столько.
Уже на вокзале, рядом со стихийным базарчиком, Сникерс заметил давешнего инвалида в пятнистом камуфляже — того самого безногого «батрака» цыгана Яши, которого его пацанам пришлось отбивать во дворе на Спиртзаводской. Сидя в инвалидной коляске, безногий держал на обрубках ног перламутровый аккордеон и, растягивая меха, пел во всю глотку:
Жора подошел поближе, искоса взглянул на безногого. Инвалид был выпивший — видимо, опять сердобольные алкаши, которые день-деньской ошиваются в привокзальном буфете, накачали. Он не замечал Сникерса — старательно растягивал меха, перебирал клавиши и, положив подбородок на корпус аккордеона, выводил надрывно старую, послевоенную еще страдальческую балладу:
— Слышь, мудила, — нога Сникерса слегка подтолкнула инвалидную коляску, и та, прокатившись назад, уперлась в стену. — Хватит выть, сыграй что-нибудь умное-умное… Полонез Огинского умеешь? Или Лунную сонату?
Перестав играть, инвалид поднял голову и, как показалось Жоре, взглянул на него испуганно. Несомненно, он узнал, кто перед ним.
— Да ладно, не ссы, бить не буду, — великодушно пообещал бандит. — Лунную сонату не умеешь? А «Мурку» сможешь, а?
Инвалид молчал — теперь он выглядел совершенно трезвым. Он не говорил ни «да», ни «нет». Глаза его больше не были затравленными, как минуту назад. Безногий боднул Сникерса таким обжигающим взглядом, что тому стало еще более не по себе, чем дома у Злого…
Глава 8
Нет ничего тоскливей, чем улицы провинциального городка поздним зимним вечером. Безмерный океан тьмы слабо подсвечивается огнями уличных фонарей да фарами редких автомобилей. Замерзшие деревца на обочинах тычут вверх обледеневшие ветви, хрустит под ногами тонкий ледок, холодная изморось сочится с ноздреватого неба…
Электрические часы на фасаде гостиницы «Турист», что напротив спиртзаводского рынка, показывали двадцать два часа сорок минут, когда из темноты узкого переулка медленно выплыл мужской силуэт. Путник шел неторопливо, тяжело, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Видимо, силы его были на исходе, и потому каждый шаг давался с трудом. Дойдя до перекрестка со светофором, мигающим желтым, он остановился, оглянулся по сторонам и, потерев ладонями виски, медленно побрел через дорогу. Перейдя улицу, путник встал под фонарем, рядом со стеклянной витриной магазина, и, едва взглянув на свое отражение, протянул:
— Ни хера ж себе!..
Матовое стекло отразило разбитый лоб, свинцовый кровоподтек под глазом, коротко остриженные волосы в запекшейся крови, разодранную на рукавах куртку и донельзя грязные джинсы…
— М-да, Илюха, — сказал путник самому себе, — побили тебя нынче. А ведь могло быть и хуже. Ничего — теперь моя очередь…
…После бегства от бандитов, столь же случайного, сколь и удачного, Дембель благоразумно решил дождаться темноты. Тем более что огромная заброшенная свалка за длинным оврагом была для этого местом идеальным. Списанный железнодорожный вагон, невесть как попавший сюда, давал возможность укрыться от ветра, мокрого снега и случайных наблюдателей. Глубокий овраг, поросший кустарником, позволял в случае появления бандюков уйти быстро и незаметно. Впрочем, Прокоп с Антипом даже не пытались преследовать беглеца; проще крупинку сахара в мусорном ведре отыскать, чем тут, на заброшенной свалке, человека. Да и стреляли они на шоссе лишь от осознания собственного бессилия…
Как бы то ни было, но уже в половине седьмого вечера Дембель вышел на трассу, ведущую в город. И хотя до городской черты было далековато, километров пятнадцать, Илья решил не ловить машину. Во-первых, ни один нормальный водитель не взял бы в кабину избитого, перемазанного грязью попутчика. Во-вторых, стационарный ментовский пикет у въезда в город частенько проверял в темное время суток весь въезжающий транспорт, и странный вид пассажира наверняка бы обратил на себя внимание.
