Идущие по грани - Срибный Игорь Леонидович (книга бесплатный формат TXT) 📗
Утреннее солнце еще не раскалило голыши, и легкий бриз приятно холодил их тела. Людей на пляже было мало, поскольку пляж военного пансионата был закрытый. И их радовало это безлюдье, это тихое ласковое море, это солнце, еще не начавшее расточать предобеденный зной… Даже визгливые крики чаек не раздражали.
Люба вдруг резко повернулась к нему, внимательно глядя на его лицо сквозь солнцезащитные очки.
– Егор!
– Да? – Седой не повернул головы, лежа с закрытыми глазами, прикрытыми узкими полосками очков.
– Можно тебя спросить?
– Ничего не выйдет, – ответил Седой.
– Ты о чем? – Люба приподняла очки на лоб.
– О том, чтобы оставить службу. Ты же об этом хотела поговорить? – Он сел, схватив руками колени. – Я это уже проходил. Да и все разведчики группы проходили. Я ведь пытался начать новую жизнь. Гражданскую. Но… Минует какое-то время, и ты вдруг ощущаешь свою ненужность на «гражданке». Резкая, непреодолимая черта отсекает ту жизнь от этой, и ты осознаешь полную свою оторванность, отчужденность от новой жизни. Наталкиваешься на глухую стену непонимания со стороны окружающих. Ну конечно, как можно понять человека, добровольно лишающего себя всех жизненных благ и уходящего куда-то за грань… За грань, за которой только немыслимые лишения, ежедневный тяжкий труд, постоянный риск быть убитым… Это ведь только со стороны интересно. «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!» – помнишь? А когда такой человек находится рядом с тобой? Ты сразу же чувствуешь, насколько вы разные, насколько разнится ваше отношение к жизни. И к смерти… Как можно объяснить то, что ты добровольно, по зову сердца бросаешь мирную устроенную жизнь и уходишь за ту грань, за которую не ступит homo sapiens, который разумный? Он же разумный, ему претит уходить на смерть. А мы уходим…
– Вот поэтому твой сон и прервался на самом нужном месте… – задумчиво произнесла Любаша. – Господь дал тебе возможность сделать свой выбор… Вероятно, он знал, каким он будет. Но все же, Егор, такая жизнь не может длиться вечно! Посмотри на свое тело. Ты же весь покрыт шрамами, как боевыми наградами! У тебя тяжелая травма позвоночника…
– Знаешь, чего я боюсь больше всего? – рассмеялся Седой, легко вскакивая на ноги и увлекая Любашу к морю.
– Скажи! – Девушка улыбалась, явно ожидая чего-то теплого в свой адрес.
– Я боюсь умереть от старости в своей кровати. Умереть немощным, шамкающим, забывшим от старости даже свое имя! – склонившись к уху Любы, прошептал Седой.
– Да ну тебя! – закричала девушка, и они, высоко подбрасывая над волнами колени, вбежали в море…
Но как же быстротечно в этой жизни счастье! Трое суток безмятежья, нежной ласки и тихой радости, переполнявшей сердца Егора и Любы, пролетели, как одно мгновение…
Тихие, погрустневшие, придавленные предстоящей разлукой, они ехали обратно. Пыльный, разбитый участок Гойтхского перевала не располагал к разговорам, и Седой вел машину молча, внимательно глядя на дорогу, уверенно вписываясь в крутые повороты горного серпантина.
Наконец выехали на хорошую дорогу, и Люба облегченно вздохнула.
– После первой чеченской я уволился, выслужив 25 лет в льготном исчислении. Я думал, буду сидеть на даче с удочкой, ловить рыбку, отдыхать… – вдруг заговорил Седой, как будто продолжая только что прерванный разговор. – Но уже через неделю у меня стало «срывать крышу». Мне срочно нужно было действовать, куда-то бежать, что-то преодолевать… И я неожиданно для себя нашел отдушину. Ты не поверишь, но я начал писать иконы. Я написал десяток икон и отвез их в православные храмы в те места, где я воевал. И их с радостью приняли священники.
– У тебя есть художественное образование? – удивленно спросила Любаша.
– Да нет же! Откуда? – почему-то раздраженно ответил Седой. – Уроки рисования в школе – вот и все образование. Правда, мои рисунки выставляли на городские и даже областные конкурсы, и они что-то там завоевывали… Я же не об этом. Только потом я вспомнил один эпизод войны в Югославии… После боев за Мошевичко-Брдо нас перебросили под Горажде. Мы бились за фабрику «Победа», и, когда взяли ее штурмом, я почему-то зашел в библиотеку фабрики. На грязном, усыпанном стреляными гильзами полу я нашел книгу. Название сейчас уже не вспомню, но что-то связанное с гороскопами, толкованиями снов… Книга была на русском языке. Я стал листать ее и наткнулся на раздел, в котором описывалось, как путем несложных вычислений, исходя из даты своего рождения, определить, кем ты был в прошлой жизни… Так вот, солнце мое, я в той – первой своей жизни жил в Средние века в Тибете. И был художником…
– Вот это да! – тихо сказала Люба. – Неужели так и было?
– Не знаю… – задумчиво ответил Седой. – Во всяком случае, я этого не помню.
Люба засмеялась, ткнувшись головой в его плечо.
– Егор, даже если бы ты сказал, что помнишь это, я бы поверила!
– Знаешь, я вот думаю о нашем разговоре на пляже, – сказал Седой. – Помнишь? Так вот, я не очень люблю Ницше и его философию. Что-то принимаю, но в основном – нет. Но одно его высказывание кажется мне полностью соответствующим нашему представлению о том, как должен прожить свою жизнь мужчина. Я его как-то озвучил в группе, и все пацаны согласились, что это действительно так…
– Ну, скажи, может, и я приму это высказывание? – Люба насторожилась.
– Не-ет! – рассмеялся Седой. – Это отнюдь не для женщины! Это чисто мужской постулат. И звучит он так: «Живи в опасности и умри со славой!» Вот так, и не иначе!
– Что ж! – Люба загрустила. – Вы, пожалуй, так и живете… Разве нет?
– Так точно, товарищ старший прапорщик! – лихо ответил Седой. – Так и живем, согласно завещанию товарища Фридриха Ницше!
– Вот-вот! И не заставишь вас жить по-другому…
– И не надо заставлять, Люба… – тихо сказал Седой. – Мы профессионалы. Мы делаем то, что должны. Любая наша операция предотвращает гибель сотен восемнадцатилетних необученных и необстрелянных пацанов. И чем лучше мы будем делать свою работу, тем меньше матерей будут оплакивать своих безвременно павших сыновей.
– Господи, Егор! – Люба уже не могла сдерживать слезы. – Тебе сорок четыре года! Неужели ты думаешь, что здоровье твое бесконечно, что ты не растратился в своих бесконечных войнах и горных переходах? Ты просто не понимаешь, что каждый твой день в горах отнимает у тебя год жизни. А то и больше! Ты хочешь умереть со славой? Ты этого добьешься, я уверена! Но что будет с теми, кто любит тебя, кто каждый день, каждый час думает о тебе и ждет тебя? На что ты обрекаешь их? Эх, Егор…
Седой остановил машину и долго сидел, крепко сжав руками рулевое колесо.
– Люба, я просто знаю, что на «гражданке» я быстро зачахну… На меня разом навалятся все мои болячки и сожрут меня. Очень быстро сожрут… Ты сама прекрасно знаешь, что некоторые мои ранения были несовместимы с жизнью. Но мой организм решил иначе, и я выжил. В разведвыходах для боли просто нет времени и места. Она не лезет ко мне, когда я работаю… Но стоит мне расслабиться и выключиться из боевой жизни, как она тут же бросится в атаку. И убьет меня. Не в бою убьет, а в постели. И мне от этого будет больней вдвое, втрое… Ты этого хочешь?
– Да нет же, родной! – Люба рыдала в голос. – Наоборот, я хочу, чтоб ты жил очень долго! Ты ведь и не жил еще, пропадая на своих бесконечных войнах… Что ты можешь вспомнить, кроме боев, крови, грязи? Кроме потерь товарищей? Госпитальной боли? Разве это жизнь?!
– Жизнь! – твердо ответил Седой, прерывая ее монолог. – Это моя жизнь! Возможно, когда-то у меня и будет другая… Возможно. Но эту я хочу прожить достойно. И уйду только тогда, когда почувствую, что больше не в состоянии выполнять поставленные задачи.
– Ладно, милый! – Люба понемногу успокаивалась. – Наверно, в тебе слишком много мужского, офицерского. С избытком… На троих бы хватило!
– Любаша, у нас все пацаны прошли через это… Каждый после первой войны побывал на «гражданке» – и каждый вернулся в группу, когда началась вторая война… Не берусь судить, хорошо это или плохо, но знаю одно – это выбор каждого. Осознанный выбор. К нам можно относиться по-разному, я понимаю… Можно даже придурками посчитать… Но я люблю этих придурков и готов за них жизнь отдать. Думаю, как и они за меня…
