До последней капли - Ильин Андрей (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
И товарищи Сан Саныча, и сам он тоже не однажды сиживали чуть не над самыми головами марширующих немецких колонн. И день сидели, и два, и никто их не замечал. А однажды почти неделю, когда свернувшая с шоссе часть разбила лагерь не где-то, а именно под той сосной, где восседал рядовой тогда еще разведчик Дронов. Так и пришлось ему на дереве жить, как птичке Божьей — и есть, и спать, и естественные нужды справлять в пустой вещевой мешок да собственный снятый с ноги сапог.
И теперь пришлось. И в еще более дискомфортных условиях. Потому что тогда года были за него, а теперь — против. Теперь каждая мышца болела и ныла, протестуя против творимого над ней насилия. Покоя им хотелось, а не многочасовых лежек в сырой канаве.
Об остальных, до следующей ночи, часах даже говорить неохота. Проезжали машины. Проходили люди. Затекала шея. Сводило судорогой ноги. Ползали по шее вездесущие мураши. Самопроизвольно, из-за бессонно проведенной ночи, закрывались глаза.
Один раз пришлось, а куда деваться, сходить под себя. Точнее, в заранее засунутые в штаны детские памперсы. Слава богу, что такие можно теперь купить в любой аптеке, прикрываясь заботой о малолетних внуках. Во время войны о подобной роскоши никто и мечтать не мог. Обходились подручными средствами: фляжками, пустыми консервными банками или заранее вырытыми под собой узкими вертикальными ямами.
Лучше и одновременно хуже приходилось высотным наблюдателям. Лучше — потому что суше. Хуже — потому что приходилось сидеть как попугаям на жердочке, не имея возможности поменять положение тела. Такое испытание даже в молодости сравнимо с пыткой, а в старости — мука адова! Старому заду даже стул без мягкой обивки представляется острым шилом — не умостишься, а умостишься, больше минуты не просидишь, а тут всего-навсего две-три ветки. И, главное, стоит чуть неудачно повернуться, чуть задремать — и вот ты уже паришь в свободном полете. Недолго паришь и недалеко — метров десять. А потом лежишь — со сломанным позвоночником.
Ладно бы только неудобства, их перетерпеть можно, но ведь еще и работать надо. Трудиться не покладая рук и не смежая век. Замечать, кто откуда вышел, куда ушел, сколько находился в отлучке, откуда появился, как выглядит, как ходит, во что одет… И все чуть не по секундам. Прибыл — убыл — отсутствовал. Глаза горькой слезой заплачут. Руки устанут бинокль держать.
А еще нужно слушать, что вокруг происходит — не треснула ли ветка под чужой ногой, не закричали ли потревоженные птицы, не слышно ли шума моторов приближающейся колонны… шин, самолета-разведчика или далекой артиллерийской канонады. Хотя нет, вру, это уже сугубо фронтовые требования. Но уши их все равно вылавливают из окружающей какофонии звуков. Привыкли уши — очень давно и навсегда. Не обошлось и без происшествий. Завернула-таки одна машина под березку, на которой восседал Михась. Завернула и встала как вкопанная. Вылезла из нее милая молодая парочка, потянулась, размялась, осмотрелась по сторонам и влезла обратно. Что б им пусто было! Нашли где любовью заниматься.
Пришлось вступать в дело Анатолию. Не оставлять же машину вблизи НП! А вдруг ухажер надумает веток с дерева нарвать или на коре, повыше, надпись вырезать — «Люблю Люсю». Начнет резать, голову задерет и увидит чью-то нависшую над ним задницу. А чью? А зачем? Опасные вопросы.
В боевых условиях жить бы этому забредшему куда не следует франту не больше пяти минут. В мирное — приходится использовать более щадящие методы избавления от опасного свидетеля.
Михась сверху прекрасно видел всю картинку происходящего. Видел, как Толя зашел за кусты, засунул в рот два пальца и, пошевелив ими, вызвал обильное очищение желудка. На собственный плащ. Потом, покачиваясь и хватаясь за кусты, он пошел к машине, пиная по дороге лесной мусор и что-то громко и недовольно выкрикивая. Он увидел машину, набычился и заорал:
— А вот и хорошо, что такси! Мне как раз нужно такси! Тормози, шеф. Мне в город надо! — и стал лапать дверцу.
Водитель и его дама забеспокоились, заторопились, застегивая одежду.
— Тю, так ты еще и с бабой! — буйствовал Толя, расплющивая лицо по стеклу окон. — Ты еще и баб дерешь! Ну, молодец, мужик! Слышь, мужик. И баба твоя. Свезите меня домой. Что-то я раскис совсем.
Водитель приоткрыл дверцу.
— Чего шумишь? Чего тебе надо?
— Домой, — удивленно сказал Толя. — Я же тебе уже говорил! Мне домой надо. В постельку.
Водитель быстро оценил внешний облик Анатолия, его несфокусированные глаза, его дурно выглядевший и дурно пахнущий плащ, которым тот, допусти его в салон, будет ерзать по богатой обшивке сидений.
— Шел бы ты, дедушка, своей дорогой.
— А мне идти не надо, мне ехать надо, — попытался объяснить Анатолий. И потянул ручку дверцы на себя.
— Ты что, человеческого языка не понимаешь? — перешел на тон угрозы водитель.
— Понимаю! — примирительно сказал Толя. — Все понимаю. Сколько? — и, отворачивая пальцами воротник заляпанного плаща, полез за портмоне, одновременно пропихивая внутрь салона ногу.
— Уйди, дед! — начал свирепеть водитель.
— Сережа. Сережа! Успокойся! — закричала его спутница. — Поехали отсюда скорее.
Ну, умная же женщина. По крайней мере, много умнее своего тугодума кавалера.
— Без меня? — страшно обиделся Анатолий. — Без меня не дам! Без меня нельзя. Я такси… Я первым… заказывал.
Водитель захлопнул дверцу.
— Слышь-ка. Плачу за два конца. И за бензин. И за бабу. Слышь-ка, вернись! — продолжал гримасничать вслед удаляющейся машине Толя. Потом затих, быстро протрезвел и пошел оттирать плащ к ближайшей луже.
Тоже служба не сахар, хоть и не приходится на дереве висеть. Хорошо еще, водитель миролюбивый попался. Другой мог бы и зашибить.
И снова: мужчина, лет тридцати пяти — сорока, с залысинами на висках, прямым носом, в пиджаке коричневого цвета вышел в… из… прошел пятьдесят метров на северо-северо-восток до… находился там до… вышел в… И так до бесконечности.
Вечером, в темноте, усталые разведчики собрались вместе. «Верховых» пришлось снимать общими усилиями. Они так засиделись на своих ветках, так затекли, что сами стали похожи на деревяшки. В пору обрубать вместе с суками.
— Что б мы еще когда!.. Что б мы еще хоть раз!.. — недовольно ворчали они, сползая по стволам. — Да лучше помереть, чем так мучиться. Лучше сдохнуть на диване, чем жить на дереве…
— А раньше-то как? Раньше? — подначивал их Сан Саныч. — Или раньше деревья были ниже?
— Раньше не знаем. Раньше у нас камней в почках не было. И старческого слабоумия, — отвечали ветераны.
В машине все с жадностью набросились на еду и питье. Вот ведь тоже парадокс — раньше были худы, что колы в плетне, а могли сутками без еды и отдыха шагать. Теперь чуть не в два обхвата — а кушать подай!
— Успехи-то хоть есть? — пытался выяснить Толя. — Хоть какие-нибудь?
— Успехи есть. Просто удивительные успехи. Мы живы и не рассыпались по дряхлости.
Экспресс-итоги подводили в гараже, не вылезая из салона машины, подсвечивая переносной лампой.
— Северный, северо-восточный, восточный сектор. Борис.
— Забор ровный, без видимых разрушений, без сигнализации. Охранный пост в тридцати метрах от ворот. На крыше ближнего корпуса с западной стороны. Часовой сидит или лежит на чердаке, высунувшись в слуховое окно. Обзор не больше ста двадцати градусов. В дождь — меньше.
— Почему в дождь меньше?
— Потому что башку мочить не хочет.
— Ясно.
— Забирается наверх по приставной лестнице. Смена часовых — раз в три часа. Службу несут — так себе. Кто газетки читает, кто галок считает. Расслабуха.
— Сколько всего человек?
— Четыре. Или, может быть, пять.
— Раньше ты был точнее.
— Раньше много чего было. Да сплыло.
— Вооружение?
— Подмышки оттопыривались. У каждого.
Это точно. Больше сказать ничего не могу.
Может, есть что посущественней, может, нет.
В любом случае, навряд ли они будут таскать пушки открыто. Все-таки бывший пионерский лагерь. Вдруг бабушки-дедушки бывших пионеров понаедут искать утерянные ими год назад домашние вещички. А тут вооруженные дяди…
