Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
– Сколько угодно, – невесело усмехнулась она. – У нас опять нет ничего, кроме предположений. Возможно, он спрятал это в другом месте, например в хранилище банка, а то и просто где-нибудь закопал. С него, неандертальца, станется…
– Исключено, – возразил Оранжевый, а потом, немного подумав, поправился: – Процентов на девяносто. А он не мог его кому-нибудь передать на ответственное хранение? Ну, к примеру, этому их главврачу?
– Чтобы в случае его смерти оно вместе с личными вещами и документами досталось ментам? Думай, что говоришь!
– Да, действительно, – загрустил уличенный в острой умственной недостаточности Оранжевый. – А кому-нибудь другому?
– Кому? – презрительно переспросила она. – Он себе-то не доверял! Хотя… Есть там один мальчишка – сын уборщицы, что ли, или посудомойки… По слухам, он у Медведя в комнате каждый день чуть ли не часами пропадал…
– По слухам?
– Да, по слухам! – раздраженно подтвердила она. – Я сто раз говорила: не надо спешить! Дайте осмотреться, разобраться в обстановке… Но нет, куда там!
– Вот-вот, – сочувственно поддакнул с переднего сиденья Кувалда. – И я про то же. Сто раз говорил: не кури в машине, терпеть это ненавижу! А толку?
– В любом случае, – не удостоив его даже взглядом, продолжала Анна Дмитриевна, – мое дальнейшее пребывание в этой дыре лишено смысла. Не могу же я гоняться за шестнадцатилетним сопляком по всему пансионату на инвалидном кресле! И потом, если Медведь настолько ему доверял, он мог предупредить, что от меня лучше держаться подальше. Сомнительно, конечно, но кто может знать, до какой степени деградации он допился за эти годы!
– Все верно, – задумчиво кивая, согласился Оранжевый. – Да, к мальчишке надо бы присмотреться… Черт, шеф будет разочарован. Очень разочарован! Притормози-ка, Кувалда.
Водитель резко затормозил. Женщину, которая поступила в пансионат под именем Анны Дмитриевны Веселовой, бросило вперед, и она негромко охнула, напоровшись животом на острое, как жало скорпиона, лезвие ножа, который внезапно, будто по волшебству, очутился в руке у ее «племянника». Меховая шапка упала с головы, выпустив на волю волосы, которые густой темной волной рассыпались по плечам, занавесив искаженное страданием лицо.
– Ну не в машине же!!! – глядя в зеркало заднего вида, рыдающим голосом взмолился Кувалда.
– Достал ты со своей машиной, – сдавленным голосом проговорил Оранжевый, сантиметр за сантиметром вталкивая клинок все глубже в тело отчаянно сопротивляющейся, издающей слабые крики жертвы.
Не глуша мотора, Кувалда выпрыгнул из кабины, обежал, оскальзываясь в снежных колеях, машину спереди и резким рывком откатил в сторону дверь пассажирского салона. Оранжевый вытолкнул женщину наружу и выпрыгнул следом, сжимая в кулаке окровавленный на всю длину лезвия нож. Анна Дмитриевна со стоном упала на четвереньки, попыталась выпрямиться, поскользнулась и опрокинулась на бок. В ее рассыпавшиеся волосы и воротник пальто набился снег, а когда при очередной попытке подняться Оранжевый ударом ноги снова опрокинул ее в сугроб, снежные комья очутились во рту, черной дырой зиявшем на залитом смертельной бледностью лице, и даже в глазницах.
– За что? – простонала она, упрямо поднимаясь с земли с прижатой к животу рукой. Боль скрючивала, сгибала ее пополам, но она все еще пыталась выпрямиться; кровь ручейками просачивалась между пальцами, стекала по подолу черного пальто и капала в изрытый, развороченный снег.
– Что ты, как маленькая, – направляясь к ней с ножом в руке, снисходительно произнес Оранжевый, – будто сама не знаешь!
Поняв, что надеяться не на что, женщина повернулась к нему спиной и бросилась бежать. На третьем шаге она споткнулась о притаившуюся под толщей снега корягу и, слабо вскрикнув, ничком упала в сугроб. По колено увязая в снегу, убийца в оранжевом пуховике неторопливо подошел к ней и, наклонившись, ударил ножом в спину. Издав очередной крик, она начала переворачиваться, загораживаясь рукой, и новый режущий удар ножа пришелся в правую щеку.
– Да что ж ты крутишься как уж на сковородке! – с досадой произнес Оранжевый. Рукав его пуховика был забрызган кровью, на раскрасневшемся лице тоже виднелась россыпь темно-красных брызг. – Будь ты хоть напоследок человеком, невозможно же работать!
Сделав над собой нечеловеческое усилие, женщина снова поднялась на колени. В это было невозможно поверить, но она действительно встала, покачнулась и замерла, подняв на убийцу обезображенное, залитое кровью лицо. Глядящие сквозь сетку спутанных, слипшихся кровавыми сосульками волос глаза горели такой ненавистью, что Оранжевый невольно попятился.
– Когда ты сдохнешь, – хриплым срывающимся голосом прокаркала она, – я буду ждать тебя на той стороне. И поверь, долго ждать не придется.
В тишине сухо треснул выстрел, с еловой лапы, чуть слышно шурша, посыпался снег. Женщина медленно осела на пятки, а потом так же медленно, будто нехотя, опрокинулась навзничь. Оранжевый обернулся.
– Уж больно ты, Саня, до кровищи жадный, – опуская слабо дымящийся пистолет, сказал ему Кувалда. – Как дорвешься – ей-богу, глядеть страшно. Ну вылитый упырь!
– Хватит болтать, – тяжело дыша, отозвался Оранжевый. Он посмотрел на окровавленный нож в своей руке, с отвращением зашвырнул его в лес и брезгливо скривился, разглядывая забрызганную куртку. – Черт, заляпался весь из-за этой суки… Ну, чего ты там стал? Сюда иди, надо ее обшмонать, а потом прикопать до весны.
– Как только подснежник распустится в срок… – дурашливо запел Кувалда, идя к нему по отмеченной пунктиром красных капель неровной снежной борозде.
– Вот именно, – набирая в пригоршни снега, чтобы умыть лицо, утвердительно проворчал Оранжевый.
В вопросах питания, как, впрочем, и во всех остальных вопросах, мать Женьки Соколкина Елизавета Степановна проявляла большую принципиальность. Я работаю, говорила она, и получаю зарплату – пусть небольшую, но на паперти с протянутой рукой стоять, слава богу, не приходится. Поэтому, будь добр, не побираться, не кусочничать и принимать пищу, как все нормальные люди, дома. Имей, в конце концов, гордость!
Гордость Женька имел, но, во-первых, аппетит у него по молодости лет был без преувеличения волчий, а во-вторых, при всем уважении к маме, повариха тетя Таня готовила куда лучше. У него хватало ума даже не заикаться ни о том, ни о другом, тем более что подчищать оставленные матерью на столе тарелки и кастрюльки ему не составляло никакого труда – раз-два и готово, и даже мыть необязательно, потому что и так все вылизано до блеска.
Сегодня, однако, с его хваленым аппетитом явно что-то приключилось, и за едой он был донельзя медлителен и рассеян. Если бы это увидела мама, она бы непременно решила, что сын подхватил вирусную инфекцию, и вбухала остаток зарплаты в какие-нибудь дорогущие новомодные таблетки. Но это еще полбеды; если бы мама узнала, о чем думает, кроша хлеб, ее любимый отпрыск, с ней наверняка случился бы сердечный приступ.
Отпрыск опять думал о Шмяке – вернее, о том, как и почему тот умер и что в связи с этим следует предпринять. Кое-что он уже предпринял, промолчав и утаив тем самым важную для следствия информацию. От этого было немного не по себе, но он понимал, что ничего непоправимого пока что не совершил: «Сегодня промолчал, а завтра, если понадобится, скажу – что тут такого? Может, я просто забыл. От волнения забыл, а теперь вот вспомнил и решил рассказать. Нормально? Вроде да…»
Проще всего было принять на веру версию доктора Васильева, подтвержденную врачом из районной больницы и участковым капитаном: внезапный приступ буйства, повлекший за собой столь же внезапный сердечный приступ с летальным исходом. К такому заключению пришли взрослые, образованные, наделенные официальными полномочиями люди, и она была закреплена казенной бумагой с гербовой печатью. Но до конца поверить в нее Женьке мешали две вещи, которые были известны ему и неизвестны упомянутым серьезным дядям.
