Наше дело — табак - Рясной Илья (книги онлайн полностью txt) 📗
Тот хоть вор и взяточник по жизни, но все-таки мужик, и довольно крутой, поглядел показания, покрылся сначала красными, а потом какими-то синюшными пятнами, потер грудь, там, где закололо сердце, поднял трубку и гаркнул:
— Рафаэль! Тебе десять минут на сборы. И чтобы больше тебя на пороге не видел… Почему? Ты спрашиваешь?.. А ты подумай, — и, уже не сдержавшись, добавил:
— Резина…
Резина за развратные действия получил условный срок, не пропал, понятное дело, пристроился в какую-то фирму и активно пописывал статейки про все те же опостылевшие голодному народу общечеловеческие ценности и вселенскую отсталость России, давно сошедшей со столбовой дороги прогресса человечества. А Гринев после этого случая стал тут же в глазах прогрессивной общественности давителем прогресса и врагом человечества, и газета «Трезвый взор» кусала его в каждом номере.
— Думаешь, судье эта книга интересна? — спросил Ушаков. — Да ты и не докажешь авторство…
— Педрилы. Везде педрилы… Историей доказано, несколько тысяч пидоров, которым дали волю, могут развалить любое государство… Ох, где сто двадцать первая статья! — с ностальгической тоской произнес Гринев.
Сто двадцать первая статья старого уголовного кодекса, карающая за мужеложство, была первой отмененной реформаторами как нарушающая неотъемлемые права личности. Оно неудивительно. Слишком многих радетелей демократии, дорвавшихся до рулей государственного российского корабля, средств массовой информации и денежных потоков, в свое время вербовал КГБ, используя именно эту статью.
— Ладно, черт с ними, с гомиками, — махнул рукой Ушаков. — Что у нас с Пробитым?
— Всех людей на ноги подняли, — проинформировал Гринев. — Негласный аппарат ориентирован… Нет его. Как сквозь землю провалился… Я так мыслю: или он через границу отвалил, или где-то лежка у него настолько надежная, что о ней никто не знает.
— Где Ломоносов?
— Тоже исчез, академик-недоучка.
— Будем прессовать бригаду Корейца так, что они нам скальп Пробитого принесут, — сказал Ушаков. — Чтобы мысли ни у кого больше не возникало на мента ствол поднять.
— Правильно, — согласился Гринев. — Всякая сволочь бояться нас должна… А тут какие-то пидоры на всю область в газетах изгаляются над нами как хотят.
Тут раздался звонок внутреннего телефона. Звонил дежурный по области. Выслушав его, Ушаков осведомился:
— Дежурная группа выехала?.. Ясно. Мы с Гриневым сейчас туда.
— Кого упокоили? — деловито осведомился Гринев, когда начальник уголовного розыска положил трубку.
— Только что у ипподрома произошло убийство. Застрелили двоих у кафе. Личности пока не установлены.
…Трупов оказалось не два, а один. Когда начальник розыска с заместителем добрались до места, «Скорая» уже забрала раненого, в котором теплилась жизнь. В другой машине с красным крестом откачивали человека, пострадавшего больше морально, чем физически, — в нем Ушаков без труда узнал сигаретного делягу Дона Педро. Его укололи транквилизатором, и он сидел в машине, глубоко дышал, время от времени с силой зажмуривал глаза и ударялся лбом о стекло. Личности погибших установили по водительским удостоверениям без труда — это были старые знакомцы — Колпашин и Глушко.
— Обоих не жалко, — в своей манере неприкрытого цинизма откомментировал Гринев.
«Я знал двух Фердинандов. И ни одного из них нисколько не жалко», — пришла в голову Ушакову цитата из Швейка.
— Давай, Толя, колись, — взялся за Дона Педро Гринев, присев рядом с ним на сиденье в «Скорой помощи» и, казалось, заполнив все оставшееся в салоне свободное пространство. — За что твоих братков в капусту покрошили? И кто?
— Я не знаю, — глубоко вздохнув, произнес Дон Педро. — Я ничего не знаю.
— Врешь, — констатировал, как врачи констатируют неприятный, хотя и не смертельный диагноз, Гринев. — Кстати, почему тебя-то не тронули?
— Я не знаю.
— В камере будешь вспоминать, — напирал Гринев.
— Я ничего не знаю! — завопил Дон Педро таким диким голосом, что Гринева тронул за локоть просунувшийся в машину врач и укоризненно покачал головой — мол, человек и так еле живой.
— Ладно, лечись, болезный. Еще переговорим, — кинул Гринев, выбираясь из машины.
Отойдя от « Скорой», Гринев сказал Ушакову:
— Сволочь. Как и все они. Бизнесмены, мать их! Опять перестрелялись. Сколько можно?
— Бизнес — дело суровое, — рассудительно заявил начальник уголовного розыска.
— Когда они все друг друга поубивают?
— Новые появятся, — заверил Ушаков.
Механизм закрутился. Сотрудники милиции и прокуратуры осматривали место происшествия, изымали гильзы, опрашивали окрестных жителей. Заградительные мероприятия ничего не дали — киллер исчез. И единственный способ его найти — танцевать от мотива. А мотивы бывают разные.
Глава 2
«ОТДАЙ БАБКИ»
Удар был глухим и безболезненным. Арнольд удержался на ногах. Мелькнула быстрая мысль, что не произошло ничего особенного. Он не понял, кто ударил. Звук выстрела и этот удар почему-то с трудом связывались в одно целое. Ведь выстрел — это обязательно острая боль, это хлещущая кровь. Вот только почему после этого удара мысли стали нечеткими и он никак не мог ухватить суть происходящего? И держаться на ногах было все тяжелее. Точнее — просто невозможно. Он видел, как приближается покрытый черным целлофаном мусорный бак. Видел смятую банку из-под пива, которую Глушак недавно швырнул сюда. Почему этот бак двигается навстречу и бьет, тоже безболезненно, в лицо?
А затем все уплыло окончательно в зыбкость и темноту… И вдруг он с удивлением увидел себя со стороны. Видел он и суетящихся, перепуганных людей. И был тоннель с матово-черными стенами, будто покрытыми пластмассой. Это никак не являлось галлюцинацией — он был уверен в этом. Тоннель затягивал в себя, и Арнольд мчался по нему. Мимо, как в метро, проносились стены, а впереди маячил свет будто следующей на перегоне станции. Свет был такой яркий, что, по идее, должен был бы выжечь сетчатку, но от него даже не было больно. Наоборот, он был приятен.
Картина эта виделась ему куда четче, чем тот покрытый черным целлофаном мусорный бак. Здесь однозначно была реальность. Была жизнь, пусть чужая и непонятная. И он подумал, что умирать не страшно.
А потом его дернули обратно, болезненно, как собаку, натянувшую крепкий поводок с железным, утыканным шипами ошейником. И от ощущения освобождения от оков не осталось ничего. Как же не хотелось возвращаться в только что оставленный мир боли и неподъемных проблем!
Очнулся он в машине «Скорой помощи», над ним колдовал врач, растирал, вгонял что-то острое в вену, впрочем, тоже совершенно безболезненно. Арнольд попытался что-то прошептать, но не смог и снова отключился.
Второй раз он пришел в себя на операционном столе. Над ним маячили лица, каким-то краем сознания он понял, что это врачи, но не мог понять, зачем они здесь и какое отношение имеют к нему. Он вообще не мог выстроить картину происходящего. На сей раз он провалился глубоко, в черноту.
Снова проснулся он, ощутив, что контакт с действительностью стал куда прочнее. И окружающий мир начал наполняться болью. Сначала тупой и глухой, ноющей, в ее колышащемся море он плыл куда-то. Постепенно боль локализовывалась в груди, правом боку и, толчками опоясывая все тело, отдавалась в голове и ноге. Вместе с болью возвращалось сознание.
— Арнольд, дорогой, — слышался ему знакомый, родной голос, и наконец он вспомнил, кому он принадлежит. — Он очнулся, да? Да?
— Очнулся. — Второй голос был мужским, грубым и незнакомым.
Арнольд снова погрузился в темноту. Но, как поплавок, всплыл снова.
— Смотри, приходит в себя. Доктор, будет жить? — Третий голос был мужской, хорошо знакомый, он звенел, наполняя все вокруг, и был неприятен.
— Этого никто не знает, — отвечал грубый голос, который Арнольд услышал впервые, когда сознание выплывало на поверхность в прошлый раз.
