Схрон под лавиной - Самаров Сергей Васильевич (книги онлайн полные .txt) 📗
— Тебя это, старший сержант, не волнует, я вижу…
— Волка волнует судьба овец, когда он забирается в овчарню?
— Нет. Волк — хищник…
— Почему же тогда Волкодава должна волновать судьба Волка? И вообще, я не Аллах, чтобы передо мной читать истигфар. Мне не нужна ваша исповедь. И запомните, эмир, что волкодав не видит разницы между волком и шакалом. Тот и другой одинаково вредны для человека. И волкодав уничтожает их. Без сомнения, без угрызений совести — просто уничтожает.
— Не путай волка с шакалом! — возмущенно бросил эмир.
— Не повышайте тон. Ваша власть кончилась. Вы мне сейчас высказывали исповедь волка, а я слышал исповедь шакала. Вы, как шакал, нападали на тех, кто не мог дать вам отпор. Вы не нападали на части спецназа, потому что вам тогда было бы не уйти. Вы всем джамаатом убивали участковых полицейских. Всем джамаатом на одного, защищающего и себя, и свою семью. Сколько таких нападений на счету вашей банды? Если мне память не изменяет, семь… Вы точно так же вырезали вместе с семьями представителей сельской власти. Пять семей вырезали… А представители власти даже оружия не имели, разве что охотничьи ружья. Их жены и дети вообще были беззащитны. Нападать на слабых — это привилегия шакалов. И убегать, когда становится опасно. Вы со своей бандой однажды приходили в село Старые Атаги, хотели убить участкового. У вас банда тогда была около тридцати человек, как свидетели говорят. Но в гостях у участкового было девять омоновцев, и вы побоялись вступить в бой. Узнали об омоновцах и сразу сбежали. Это чисто шакальи манеры. Шакалья трусость… Волки тоже, впрочем, не самый храбрый народ и мало чем от шакалов отличаются. Может быть, только силою и аппетитом, злобой и завистью. Но и те, и другие слабее волкодавов. И боятся их. А волкодав уничтожает волков и шакалов не потому, что хочет свою власть установить. Он защищает людей и их имущество.
— Аллах решает, кому быть сильным и править, а кому становиться жертвами и подчиняться. Все в воле Аллаха, и все по его воле.
В голосе Гаримханова, впрочем, совсем не было смирения, когда он говорил о воле Аллаха. Видимо, эмир считал, что его Аллах создал только для того, чтобы править людьми и убивать слабых. Самомнение Далгата Аристотелевича могло только насмешить старшего сержанта Чухонцева, но он даже не улыбнулся.
— А наш Господь говорит, что последние станут первыми, а первые последними. Я ясно выразился? Вы стали последним, а первым давно уже быть перестали… И вполне справедливо…
Это был откровенный вызов эмиру. Вызов не человека человеку, а мировоззрения мировоззрению, менталитета менталитету. И просто так прекратить разговор было невозможно.
Гаримханов зло ухмыльнулся, встал и хотел было сделать пару шагов в одну сторону, потом в другую, как любил расхаживать всегда в период возбуждения. И в разгоряченной голове уже промелькнула мысль о том, как он сядет после этого перед костром, слегка склонившись, с видом расстроенного разговором человека, протянет ладони к огню, якобы согревая их, и тут же схватит ближайшие к нему обугленные полешки из костра и бросит их в старшего сержанта. Тот попытается увернуться, хотя сидя это сделать сложно, и обязательно потеряет устойчивость. А потом эмир просто перепрыгнет через костер и вцепится старшему сержанту в горло. Пальцы у эмира такие, что он монеты ими гнет без проблем. Все это казалось ему легким и вполне исполнимым.
Но старший сержант вдруг сказал очень серьезным и категоричным тоном:
— Сидеть, шакал…
Словно бы мысли эмира прочитал. Но, наверное, все мысли Гаримханова в его взгляде легко читались. Не привык он кривить душой перед своими моджахедами, которые его просто побаивались, и не мог скрыть мысли перед этим волкодавом.
Старший сержант поднял свой автомат. Черное отверстие ствола смотрело в грудь Гаримханову. И хотя старший сержант держал автомат одной левой рукой, почему-то даже сомнения не возникло в том, что он сумеет выстрелить и с одной руки, тем более что предохранитель был опущен в нижнее положение автоматического огня. С такой дистанции даже прицеливаться не надо. А короткие очереди в два патрона не позволят автомату откинуться в сторону.
В тело Далгата Аристотелевича сразу вернулась так хорошо знакомая боль. Острая, резкая, выгибающая спину. Она заставила эмира не просто застонать, а со стоном рухнуть на колени и завалиться на бок прямо в костер. Старший сержант тут же оставил свой автомат, одним движением перепрыгнул через костер и рывком вытащил Далгата Аристотелевича из огня, одновременно сбивая рукой с куртки зачавшееся пламя. Затем повернул больного кверху лицом и заглянул в глаза. Они ничего, кажется, не видели, были побелевшими, с узкими зрачками, и только воспаленные, потрескавшиеся губы тряслись в лихорадке.
Слава думал не долго. Даже не зная, какая у эмира болезнь и поможет он ему или навредит, с солдатской решительностью вытащил свою индивидуальную «аптечку», достал шприц-тюбик пармедола и вколол эмиру в бедро. Прошла минута или чуть больше, и эмира перестало трясти. Он даже открыл глаза.
— Извини, старший сержант, у меня был приступ…
— Что у вас? Я сначала подумал — эпилепсия. Эпилептиков так же в спине выгибает, но их долго трясет, и у них пена изо рта.
— У меня был просто болевой шок. Геморрой измучил. Мне бы сейчас поспать. Отведи меня туда, где тряпки лежат. Я посплю…
Эмир думал, что старший сержант откажется помочь. Просто побоится тесного контакта с эмиром, который может на него напасть. Но тот неожиданно легко поднял его тяжелое тело на руки и отнес в маленький грот. И даже не бросил, а положил бережно на тряпки.
От сочувствия Чухонцева эмиру сразу стало легче. Но, перед тем как уснуть, он спросил:
— Как-то быстро приступ прошел. Ты что-то сделал?
— Пармедол вколол. Он боль снимает. На всякий случай, вот еще один шприц-тюбик… — Старший сержант сунул в трясущуюся ладонь свой последний обезболивающий препарат из индивидуальной «аптечки». Пальцы сразу сжались. — Спите, эмир…
Гаримханову послышалось, будто «волкодав» сказал: «Спи, шакал», но, будучи не в силах даже возразить, он закрыл глаза и сразу провалился в беспокойный сон…
Глава седьмая
Командиру отряда спецназа внутренних войск майору Ломоносову позвонили уже далеко за полночь, когда он, выставив часовых, сам слегка задремал. Но «виброзвонок» трубки в нагрудном кармане заставил майора вздрогнуть и торопливо сунуть за пазуху руку.
— Слушаю тебя… — хрипло со сна сказал он, думая, что опять звонит снайпер со скалы, откуда открывался вид на «задки» позиции бандитов. Сообщений от снайпера давно уже не приходило, и складывалось впечатление, что бандиты тоже задремали. Но, как всякий командир, «краповый» майор считал, что, пока он дремлет, подчиненные, в число которых входил и снайпер, обязаны бодрствовать.
— Майор Ломоносов мне нужен, — раздался чей-то властный и недовольный голос.
Майор сразу узнал звонившего и, прокашлявшись, бодро ответил:
— Здравия желаю, товарищ генерал! Извините, думал, мой снайпер со скалы звонит. Мы с ним много за последний час общались. Вот я и…
— Докладывай, что у тебя… — не вдаваясь в детали разговоров со снайпером, потребовал генерал, начальник оперативного штаба Антитеррористического комитета. — Ни разу за весь вечер не позвонил…
Это была обоснованная претензия, причем довольно жестко высказанная, но пока докладывать в оперативный штаб было нечего.
Но, раз доклада потребовали, следует доложить. И Ломоносов с подробностями стал рассказывать все события минувшего вечера с момента прибытия. Не забыл сообщить о раненых и убитом и, естественно, о неудачной попытке бандитов разорвать дистанцию и отступить в темноте, думая, что «краповые» не в состоянии проконтролировать их передвижение.
— Короче говоря, товарищ генерал, завязли они здесь самым капитальным образом. Как и мы, впрочем. Ситуация патовая. Для атаки не хватает сил ни у них, ни у нас. Есть насущная потребность в авиационном ударе. Хотя бы одно звено вертолетов, и проблема будет решена. При поддержке авиации мы смогли бы провести атаку.
