Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Машины проехали мимо не останавливаясь; сидевший рядом с водителем мужчина мазнул по нему равнодушным взглядом. Вскоре машины скрылись за поворотом.
Дорога научила Владимира быть осторожным и неторопливым, особенно, когда и спешить никаких поводов не было. Он и не спешил. Ну что… вроде бы как всё складывается удачно. Полицейские, эти, СПРАК как их называли, свалили, не забрав с собой, как он боялся, папиного друга, который, если не считать коробку в рюкзаке с тугими пачками американской валюты, был, пожалуй, единственной зацепкой в этом теперь мире. Впрочем, можно бы ещё податься в «вольные стрелки», к этим, байкерам… много суеты, минимум выхлопа; а зимой что будет… ну что, будем выдвигаться? Эти вроде, бы уехали, и возвращаться не собираются…
Он не успел додумать: калитка рядом с воротами, такая же красивая-кованная, но, как и ворота, забранная теперь изнутри какой-то плотной тканью — явно чтобы не просматривался двор, приоткрылась, и появился вновь он же, Виталий Леонидович. За его плечом маячила, выглядывая, девичья фигурка в джинсЕ. Он отталкивал её локтём, и, кажется, что-то возмущённо ей говорил. Потом, поблёскивая стёклами очков, он сложил руки рупором, и обращаясь именно что в сторону к Владимиру, крикнул:
— Володя!! Ну что ты прячешься?!! Тебя давно уже срисовали! Иди сюда сейчас же!!
— Во-овка!!! — звонко донеслось и девичье из-за плеча Виталия Леонидовича.
Владимир вышел из-за угла ограды, и, подняв приветственно руки, помахал. Это были свои. Свои. Ну наконец-то! Доехал.
— Вовка!!! — опять визгнула девчонка — Наконец-то!!
Это была, конечно же, Наташа; она сделала вновь попытку прорваться к нему, но отец поймал за рукав и постарался вновь спрятать её к себе за спину. У них завязалась перепалка.
Владимир, улыбаясь, препроводил вновь пистолет и магазин в рюкзак, и направился к мотоциклу.
— Вовчик, не ходи! Вовчик, они какую-то гадость задумали, я знаю! — уговаривала Наташка, а все остальные согласно кивали или смотрели грустно-неодобрительно, — Или пусть с тобой Катька вон с автоматом идёт! Вот куда ты попрёшься на ночь глядя… с ума сошёл??
Действительно, вот чёрт его несёт вечером в его бывший дом, где сейчас единолично хозяйничают Инна, Кристина и Альбертик? Всё, мало-мальски, ценное они уже перевезли-перетащили; ну, конечно, поскольку дом, и обживались в нём не одно десятилетие, и сам Вовчик не один год готовил его под «ДВД», что на выживальщицком слэнге означало «Домик — В — Деревне», или, по-простому, «Гнездо параноика», всё совсем-то перетащить было нереально в короткий срок; много было заначенного-заныканного, что не нашли и Громосеевские бандиты; и теперь Вовчик после трудового дня старался каждый день хоть что-то, но уволочь в место новой дислокации. Но, кажется, его ежевечерние визиты уже три дня подряд ставят его, и правда, в опасное положение… как там, на фронте, он читал — плохая примета считалась с третьей спички прикуривать: на вспышку первой снайпер обращает внимание, на вторую прицеливается, на третью — стреляет; а тут уже и так три раза… А тут… блин, как раз вчера вскрыл нычку с крупой и специями в сарае, часть утащили на пригорок, а часть оставил в баньке; баньку запер на замок… блин, обязательно ведь залезет кто-нибудь ночью, да тот же Альбертик-негодяй, замок сдёрнут, и скажут что не они, что кто-то… не, надо сходить!
— Кать, пойдёшь со мной?
— Пойду.
Сумрачная Катерина тоже стала собираться.
— Вовчик, ты же сам говорил, — в деревню меньше чем вчетвером и без оружия не ходить! Давай мы тоже пойдём, вон с Ликой?.. — встревоженно влезла Вера — ружьё вон ещё возьмём… Сидящая рядом Наташа дёрнула её за рукав.
— Не, девчонки… мы быстро — туда и обратно. Заберём, что в баньке оставил — и домой. Ружьё мы и так возьмём. А вам что, заняться нечем?..
— Чо ты, дура, может ему с Катькой побыть хочется! — зашептала в ухо Вере Наташа, и та осеклась.
— Да уж… тут батюшка всегда найдёт, чем заняться. Сейчас вон окна будем утеплять.
— Ну, тогда мы пошли.
Вовчик уже привычно вскинул автомат на плечо, теперь он носил его практически открыто; Катя взяла дробовик, и они направились под пристальными взглядами девчат к выходу.
По дороге больше молчали. Вернее, молчала в основном Катерина, Вовчик же как мог старался её разговорить; вспоминал смешные случаи из своей студенческой жизни, натужно хохмил, — но всё было без толку, — Катя отделывалась односложными репликами и больше молчала.
«Знает или нет, что девчонки ко мне ночью ходят?..» — мучился мыслями Вовчик, — «Знает небось… а чо молчит??»
Он, хотя и не чувствовал за собой особой вины, чувствовал себя неловко. За что, собственно?.. Ну, ходят, ну, Надька была… сама ж… я ж сколько раз!.. как бы со всех сторон… подъезжал. А она!.. чо вот?? …в натуре ещё в монашки уйдёт?.. а я чо?.. при монастыре пастухом? Авотфигвам!
Так он беседовал уже сам с собой, сам себя убеждал, но чувство неловкости не проходило. В конце концов, он решил оставить «рефлексии» на потом, ну, хотя бы на тот момент, как окажутся с ней наедине в баньке-то… надо, чёрт побери, не шугаться, не стараться её разговорить, а взять да и… обнять! И поцеловать, вот. А там как пойдёт… может взять да и трахнуть! А что!.. — после последних «побед» на сердечном фронте Вовчик обнаружил в себе совершенно неожиданно немалые запасы нахальства и самоуверенности.
Катька ему нравилась давно, ещё с дня отъезда из Мувска, и её отмалчивание или отбрыкивания на, прежде незатейливо-робкие попытки ухаживания, и потом — на незатейливо-определённые уже поползновения, его то злили, то вызывали вдруг, ни с того ни с сего, приливы нежности и жалости, как к потерявшемуся маленькому ребёнку, почти без примеси какого-то эротизма.
То ему хотелось её обнять-скомкать, бросить на кровать, и проделать с ней всё то, что с удовольствием и с огоньком позволяли ему проделывать с собой и Наташа, и Вера, и, даже, один раз Лика; то ему хотелось просто обнять её, несильно-нежно, и просто прижаться щекой — своей уже, надо признаться порядочно заросшей щетиной щекой к её гладкой загорелой щеке, целовать её маленькое ушко, висок, шею, вдыхать запах волос… гладить её по спине, целовать в закрытые глаза, в пухлые полудетские губы, шептать «Ну что ты, что-ты, малыш, я же это, я!.. Я же с тобой! Я — не обижу, не бойся!..» И шрам этот на лице целовать, эту богрово-розовую зажившую полосу на лице с отметинами швов, несильно, чтоб не думала, дурёха, что из-за этого дурацкого шрама вся жизнь на излом! И совсем даже ничего особо страшного, ну шрам… — Вовчик ещё раз украдкой взглянул на Катю, ей в лицо, — та, как заметив, отвернулась. Ружьё навскидку, приклад под локтём, готова стрелять, отражать нападение… эх, Катя, Катя…
Вовчик-то по простоте душевной, и по малому опыту в сердечных делах никак не мог сообразить, что у него к Кате постепенно, через все эти взбрыки и неурядицы, через обиду на неё, на её кажущуюся дурость и грубое наплевательство по отношению к его чувствам, зародилось уже и окрепло то непонятное чувство, смесь гормонов и генов, смесь желания обладать её телом и, в то же время, защитить от всех бед и колючек мира; желание делить вместе радости и невзгоды, и делать это не на показ, — всё то, что предки и литература ёмко называли «любовь»; и что потом так успешно, многоголосо и ярко-физиологично было опошлено в песнях и фильмах наших дней.
Но Вовчика не волновали сейчас культурно-социологические параллели; он, хотя и был всё время очень книжным мальчиком, сейчас здесь, в деревне, рядом с девчонками, которых нужно было защищать и которые щедро теперь расплачивались с ним своей любовью, рядом с прихожанами и их семьями, которых тоже нельзя было оставить без защиты, рядом с Катей; к которой он испытывал щемящее-нежное чувство тут, в груди, под ложечкой; он уже не вспоминал свои наивные Мувские мечты о спасении красоток от зомби, он весь был тут, в реальной жизни, и он чувствовал, наконец, себя настоящим Мужчиной, ЗАЩИТНИКОМ, ответственным и надёжным как автомат Калашникова; собственно это чувство и делает, наверное, мальчика, парня мужчиной…
