Заблудившиеся на чердаке - Щупов Андрей Олегович (книги онлайн полностью TXT) 📗
В подъезде его предательски зашатало, потянуло к зыбким стенам, и, выбравшись наконец во двор, он обессиленно плюхнулся на скамейку. Расслабленный и опустошенный, прищурился на солнце.
Целое лето, а, возможно, и целую жизнь Евгений Захарович не замечал его ласковой близости, дружеской и теплой опеки. Лишь сейчас он ощутил то, что, должно быть, ощущают выбирающиеся на лавочки старушки — сморщенные живые кубышки, в которых крохами изо дня в день скапливались болезни, ломота и холод, не чувствующие даже своих сложенных на коленях отяжелевших рук. Он показался себе каторжником, присевшим на землю отдохнуть, пообщаться с глазу на глаз с единственным своим союзником и адвокатом…
— Сейчас у них глина пойдет.
— Что?
Евгений Захарович повернул голову и увидел Толика. Наверное, тот сидел здесь с самого начала, но так уж получилось, что заметил он его только сейчас. Пытаясь вникнуть в Толиковы слова, Евгений Захарович огляделся. Во дворе творилось неладное. Возле домов и поперек детской игровой площадки полным ходом шли земляные работы. На бельевых веревках вместо простыней и наволочек пестрели песочного цвета гимнастерки, одинаковые голубые майки и кожаные ремни. Бледнотелые, похожие на заморенных подростков солдаты — все, как один, в задастых галифе — молотили по земле ломами и лопатами, выбрасывая на газоны рыжеватый нечистый щебень. Ломаной линией окопы протянулись уже довольно далеко, и Евгений Захарович ошеломленно вспомнил свой давний сон: сирена и противогазы, выброс с мебельного завода… Он взволнованно помассировал рукой горло.
— Неужели война?
— Да нет. Теплоцентраль меняют. Осень на носу. Еще и ураган что-то там попортил, — Толик рассеянно мял и закручивал собственное ухо.
— Значит, теплоцентраль? — Евгений Захарович недоверчиво уставился на Толиково ухо. — Вот оно, значит, как…
Почему-то подумалось, что ремонт трубопровода может быть военной хитростью — чтобы, значит, не паниковали раньше времени, не распространяли безответственных слухов. А на самом деле — война. С раннего утра и с первых часов рассвета. И где-нибудь в Забайкалье уже тайно мобилизуют студентов и школьников, потому что кадровые части уже истреблены и некому садиться в танки и самолеты для ответного удара. Немудрено, что окопы роют здесь, за центральной линией Урала. Нынешний век — век стремительный. Может, тем он только и хорош, что не придется ждать долго. День, два, и все будет кончено. И ничего не решит одна-единственная винтовка, ничего не решит одно-единственное «ура». Сделав такое неожиданное резюме, Евгений Захарович успокоился. Будь, что будет, а он попробует «не замечать» происходящего. По мере сил. И ничего не надо сообщать Толику. У него и без того забот хватает…
— У вас вчера праздник был? — застенчиво спросил Толик. — Кто-то смеялся, а потом текло по балконам.
— Текло? — Евгений Захарович задумался, озабоченно потер лоб. — Не помню. Хотя праздник действительно был. Души и сердца… А сейчас вот на работу надо. И тоже как на праздник.
— Это хорошо, — завистливо вздохнул Толик. — Я вот пока только устраиваюсь. Сторожем в детский сад.
— А что? Замечательная профессия! Все ж таки дети… — Евгений Захарович с любопытством покосился на Толика. Может, так и надобно жить? Все побоку — и в сторожа? Что он, к примеру, выгадал в своем институте?
— Дома-то как? Помирились?
— Помирились, — Толик понурил голову. Видно было, что ему хочется вздохнуть, но он сдерживается. Евгений Захарович вздохнул за него.
— Понятно… Что ж, пойду я, Толик. На праздник… То есть, тьфу! — на работу.
Они обменялись рукопожатием — таким крепким и затейливым, словно расставались навсегда. Впрочем, так оно и было.
Возложив ноги на полированный стол, Евгений Захарович листал подшивку ФИСов и протяжно в голос зевал. Он успел уже отоспаться и чувствовал себя значительно лучше. К проспекту он не притрагивался, дав себе слово даже не глядеть в его сторону. Минусов на сегодняшний день и без того хватало. На этот раз опоздание не обошли вниманием, и телефон то и дело отрывал его от журналов, заставляя морщиться и выслушивать чужое недовольство. Видимо, злополучная новость доползла-таки до полчища соавторов, и каждые десять минут кто-нибудь из них спохватывался и, набрав номер, принимался журить Евгения Захаровича, для начала интересуясь рабочим настроем, затем выражая недоумение по поводу случившегося и в конце концов твердо надеясь, что ЭТО более не повторится. Евгений Захарович говорил «да», «понимаю» и, прикрывая микрофон ладонью, продолжал зевать, глазом кося в ненавистный потолок. Начиная удивительно скучно, они и заканчивали скучно. Уже через какой-нибудь час — тревоги соавторов смертельно ему надоели. Он попробовал положить трубку на стол, но в кабинет тут же заглянул Стас Иванович, один из них, легко узнаваемый по озабоченному изгибу бровей, по увертливому и скользкому взгляду. Торопливо подхватив трубку, Евгений Захарович стал на ходу изобретать пространный разговор с директором института. Выждав в почтительном молчании несколько минут, Стас Иванович деликатно замахал руками и попятился к выходу.
— Я позже, — шепотом объяснил он, и Евгений Захарович нетерпеливо кивнул.
Как только дверь затворилась, он хряснул телефонной трубкой по клавишам и издал вполне звериный рык. Сгребя в охапку несчастные ФИСы, швырнул их в угол. Поднятый шум принес ему некоторое удовлетворение. Встав из-за стола, он попытался волевым усилием выбросить из головы Стаса и звонки, душный объем разговоров и неизбежность прямых коридоров с их пугающим поступательным движением. На мгновение его охватила паника. Что угодно, только не это! Хватит с него коридоров и театральной игры!..
Евгений Захарович нервно заходил по кабинету. В тех же ФИСах он как-то наткнулся на весьма любопытную статейку. Как избавляться от неприятных воспоминаний. Метод был чрезвычайно прост. Воображаемым мелом на воображаемой доске человек должен был написать докучливую мысль и после стереть ее к чертовой матери. Разумеется, воображаемой тряпкой. Единственное невоображаемое заключалось в самой мысли — той самой, что подлежала уничтожению… Евгений Захарович сел за стол. Может быть, все так и живут? Уже давным-давно, не афишируя своего секрета, и только он один, ни о чем не догадываясь, мучается по старинке…
Задиристо забренчал телефон. Евгений Захарович стиснул трубку, словно вражеское горло, чуть посомневавшись, оторвал от клавиш. И тотчас противным молоточком в ухо застучал голосок Трестсеева:
— Евгений? Приветствую! Что же ты, дружочек, с дисциплиной не дружишь? Услышал — прямо-таки не поверил. Человек — на таком ответственном этапе человек — и вдруг…
Евгений Захарович вспомнил сцену во дворе и, хмыкнув, опустил трубку на колени. Заинтересованно взглянул на часы, решил, что трех минут господину Трестсееву будет вполне достаточно. Пародируя людскую деловитость, секундная стрелка торопилась и вздрагивала, не выходя из положения «смирно». Он терпеливо ждал. Только после того как стрелка отплясала три круга, снова поднял трубку.
— Ведь положеньице, блин! Ты пойми, нам этот проспект на фиг не нужен. Но ведь заграница, блин! Пристает, спасу нет. Прямо забодала, на фиг!..
Евгений Захарович ошеломленно посмотрел на телефон и даже помассировал пальцами виски. Бред какой-то! Он снова послушал.
— … а что есть хитрость? Хитрость есть оружие слабого, старик, и ум слепого! Как говорится, хочешь глядеть вдаль, читай Шопенгауэра и отращивай нос, как у Сирано…
Это не походило ни на детину, ни на Трестсеева. Больно уж заковыристо, а, значит…
Убегая от нелепостей, Евгений Захарович испуганно положил трубку и ойкнул. Это письменный стол высунул язык-столешницу и двинул его по ребрам. Зеркальный глянец полировки взмутился, а прямо перед глазами, заходясь в смешливом кулдыхании, захохотала и заперекатывалась пузатая авторучка. Отчетливо было видно, как булькают и переливаются в ее стеклянном животике пузырчатые чернила. И совсем уж ни к месту протяжным журавлиным строем потянулся из коридора хор голосов. Вроде бы запевал Пашка, хотя быть этого, конечно, не могло. Но так или иначе — голос, очень похожий на Пашкин, печально выводил: «Как на тоненький ледок выпал девичий пушок. Эхма!.. Девичий пушок!..» Евгений Захарович похолодел. Вспомнилось старое, неизвестно где услышанное слово: «скызился». Раньше оно смешило, сейчас ему было не до смеха. Мир вокруг него именно СКЫЗИЛСЯ!
