Позывной «Пантера» - Нестеров Михаил Петрович (онлайн книга без TXT) 📗
Пора бросать его и сосредоточиться на втором, который к этому времени только начинал приседать и корчиться от боли. Но времени хватило еще и на то, чтобы вывернуть сломанную руку первого так, чтобы тот рухнул на колени. И появился хороший момент для атаки ногой. Марк, отпуская наконец руки, двинул противника коленом в челюсть. Удар был такой силы, что противник замертво рухнул на землю, сгибая ноги в коленях, как тряпичная кукла.
Прямые удары – конек Марковцева. Короткий прыжок в сторону противника – и каблук ботинка ударил в голову второму дагестанцу, опустившемуся на колени.
Нет, не их инструктором по рукопашной был Пантера с позывными «Один-четыре», иначе пришлось бы подполковнику повозиться.
Сергей никогда не действовал прямолинейно и учил своих бойцов чаще смещаться в сторону. И сам вставал на помост, демонстрируя тактику рукопашного боя. Сейчас он сделал все просто – одним лишь движением выстроил друг за другом кажущихся неустрашимыми бойцов и по одному перебил их за считанные мгновения. И даже дыхание его почти не участилось. И не понадобился пистолет, который Марк демонстративно поправил под рубашкой. Ровным голосом он спросил Джавгара, стоящего на удалении:
– Так кто убил каперанга Бондарева?.. Я все равно узнаю. А твоих нукеров перебью парами или по одному. Ты видел, я умею это делать. Только в следующий раз кулаками махать не буду, а перестреляю, как свиней.
Глава 8
Панкисский ад
1
Лондон,
27 июня, четверг
Йен Шоу подробно отвечал на вопросы, связанные с его пребыванием в плену; в Ахметском районе Грузии он провел больше года, а с момента освобождения прошло несколько месяцев. Что еще от него хотят? Англичанин даже в рассказах не хотел возвращаться в ад, откуда его вытащили грузинские спецслужбы не без давления на них англо-американской стороны.
Как таковой, операции по его освобождению не было. Просто однажды ночью (на улице хоть глаз выколи) его вывели из подвала дома в селении Омало и посадили в легковую машину. В Дуиси, не снимая плотной повязки с глаз, его пересадили в автобус, где с кавказским пленником наконец-то заговорили. Причем на английском. Скверном английском, с гортанным придыханием, нарочито картавым «эр» и излишне шипящей «ша». Винегрет, одним словом, который, однако, наполнил уставшие глаза англичанина слезами. А им нет выхода – плотная повязка все еще стягивала голову миротворца. А где-то в глубине сознания зарождалась острая жалость. Представитель Миротворческой миссии на Северном Кавказе, желавший мира и прибывший за этим в Чеченскую республику, остро жалел, что находится в автобусе, а не в самолете. Реактивном самолете, который за считанные минуты доставил бы его на родину. Туда, где можно спрятаться за пластами тумана, точнее, сделать вид, что ничего не видно, что уши заложило молочной пеленой. «Ничего не вижу, ничего не слышу...»
Когда с него сняли повязку, он узнал в одном из сопровождающих кистинца по имени Ахмед; кистинцев называют кузенами чеченцев, об этом Йен Шоу узнал уже будучи в Панкисском ущелье. Ахмед несколько раз беседовал с пленником, все выпытывая о родственниках англичанина, руководителях и коллегах организации, от имени которой он поехал защищать мир в «маленькой Чечне». Йен и представить себе не мог, что там и окажется: «маленькой Чечней» называли Панкиси, по сути – преступный анклав с учебными лагерями («Центрами», как любят называть их сами чеченцы) по подготовке профессионалов психологической и идеологической пропаганды, диверсантов, подрывников; в лагерях обучали методам партизанской войны. По слухам, которые проникали сквозь крепкие стены узилищ и которые не расходились с разведданными российских спецслужб, количество чеченских боевиков в селах ущелья колеблется от четырех с половиной до пяти сотен; подавляющее большинство имеет статус беженцев.
Йен одно время сидел вместе с русским десантником, тот на пальцах объяснял англичанину, что хочет бежать. Но Йен, глядя на изуродованного пленника, качал головой: десантник получил серьезную травму головы, часто впадал в прострацию и повторял одни и те же цифры, обращаясь к товарищам по несчастью: «Восемь километров в длину и четыре в ширину», тут же приводил другие данные, касающиеся размеров Панкисского ущелья: «Восемнадцать в длину, два – в ширину»; он походил на «дауна» из кинофильма «Человек дождя». Шагал по подвалу, словно мерил ущелье, ставшее для него конечным пунктом назначения: за два месяца до освобождения Йена десантника забили палками прямо перед маленьким зарешеченным оконцем подвала.
Тронуться умом можно было не только от близости с российской границей – это перевал Шатили, но и от бездействия грузинских властей. С трудом, но можно было бы понять их, если бы чеченцы облюбовали неприступный край – среди непреодолимых гор или непролазных болот, – однако в селах Панкиси есть хорошая телефонная связь, регулярное автобусное сообщение. И много чего, что никак не поддавалось объяснению. Как объяснить поведение маленьких чеченцев, детей, которые играли в войну, «мочили» русских, а в перерывах бегали мочиться в окна подвалов, где томились не только русские, – русские для них, во всяком случае, те, кто сидит за решеткой, с ними можно делать все, что угодно, даже взять палку и размозжить пленнику голову.
... В тот раз кистинец затронул другую тему, о свободе, которая наконец-то пришла к англичанину.
Йен согласился встретиться с человеком из российского посольства в Лондоне в кафе, расположенном в бедном квартале столицы Англии Докландсе. Отклонил возникшую идею уведомить о просьбе военного атташе местные власти. Поначалу он полагал, что обязан кому-то, хотя бы английской разведке, не говоря об организации, на которую работал, – Миротворческую миссию на Северном Кавказе он покинул по причине ее недееспособности, бесполезности в вопросах мира и права: ни того, ни другого на свете не существует, лишь их муляжи. В этом Йен Шоу убедился на собственной шкуре. Ладно бы там речь шла о поединках с ветряными мельницами...
Все же он кривил душой, затрагивая тему «Панкисского ада»: будто бы он ни на минуту мысленно, разумеется, не хотел возвращаться к грязным и душным подвалам, спертому воздуху в них, который резко, до головокружения, до потери сознания контрастировал с чистым и пьянящим горным кавказским воздухом, – он часто возвращался к этой теме, работая над книгой, которой успел дать, по собственному мнению, острое название: «Чеченский табор». Оно изначально затрагивало вопросы о скопище самых что ни на есть одиозных чеченских полевых командиров, которых, согласно данным Минобороны РФ и пресс-службы ФСБ, уничтожают чуть ли не ежедневно, а они восстают, как птица Феникс, из пепла, и о многотысячной толпе бородатых «беженцев» из Чечни, нашедших приют у «двоюродных» родственников-кистинцев (или кистов – род вайнахов). «Чеченский табор» – эта словесная находка порадовала бывшего представителя Миротворческой миссии на Северном Кавказе.
За одиннадцать месяцев плена Йен столько узнал и пережил, что хватило бы не на одну книгу. Однако, собираясь на встречу с российским атташе и завязывая галстук перед зеркалом, думал о том, что, может быть, сумеет узнать нечто новое. Об обоюдном интересе, как ни странно, англичанин не подумал. Может, оттого, что был уверен: обоюдного интереса не существует вовсе, всегда одна сторона уступает другой, иначе согласие, как таковое, можно смело отнести на кладбище.
Он стал завсегдатаем модного лондонского клуба в Сити, не так часто посещал престижные кафе, где сама атмосфера заставляла позабыть о работе, где чисто мужское общество обсуждает вопросы, касающиеся слабой половины пола. «Женщины – не решение всех проблем, но все разговоры сводятся именно к ним». То не было девизом какого-то модного или старомодного движения, не виделось призывом, но, как бы то ни было, в клубе Йен и его новые товарищи отдыхали.
