Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович (книги онлайн полные версии .txt) 📗
Больше всего Митрофана беспокоило революционное отношение граждан к спиртному. Народ тупо жрал спирт во всех его видах и концентрациях. Война приучила туманить мозги и греть нутро на ходу, не размениваясь на длительные застолья. Паче прочего сама идея вкушать дары виноградной лозы, закусывая как положено, в соответствии с кулинарными правилами, воспринималась теперь как контрреволюция и покушение на народную свободу.
– Пришлые мускат от пива не отличают. Да и на кой им пиво, если от него у них одна нужда случается, – жаловался Митрофан. – Ну ладно, хотите водку в три горла жрать, так платите и закусывайте. А то нагрянет комиссар какой: маузер под нос, и пои его орлов на халяву. А они водку лопают как кони… А про плату заикнешься, так ты – мироед, и добро народное прикарманил. Да я за это пойло в Ростове кровные отдавал! И что ж это получается? При «временных» доход был, при Каледине, царство ему небесное, тож имелся. Добровольцы не обижали… – Буфетчик мечтательно прищурился. – Уж больно господа офицеры вина крымские уважали. А на «Массандре», к примеру, самый навар. А эти… – Кислая улыбка исказила лицо Митрофана. – После них ни водки, ни денег, да еще спалят что-нибудь. Вон, дом покойного Громичука, и тот пожгли. Аркемолог проживал, все курганы копал – древности искал. Порешили его еще при Керенском, со всей семьей. Ужасть! Темное дело… Здешние дом стороной обходили. Говорили, что сила там нечистая обитает. Так заброшенный и стоял, дом-то.
– Археолог, наверное, – поправил Журавлев.
– Вот-вот, я и говорю.
– А когда пожгли-то?
– Да в аккурат после того боя в Большом Логу. – Митрофан заговорщицки наклонился к Анатолию и распахнул свои коровьи глаза:
– Гутарят, обоз у них был какой-то, так его и не поделили. Опосля у пепелища лошади распряженные бегали, а телеги пропали… Как пить дать, нечистая взяла!
Анатолий тоже, на всякий случай, перекрестился.
Хотя некоторые сомнения по поводу целесообразности имелись, Мельников с Журавлевым решили пепелище осмотреть.
Беглый осмотр сгоревшей усадьбы ничего не дал. Перекрытия дома рухнули. Кроме груды обугленных бревен и треснувших закопченных стен, ничего не осталось.
И все же партизаны несколько дней по очереди наведывались к дому археолога и часов по пять-шесть вели наблюдение. Лошадей, арендованных у станционного буфетчика, прятали в овраге.
Наконец Журавлев, направляясь в очередной дозор к пепелищу, увидел перед собой всадника на пегом коне. Ежась от утреннего холода и безудержно зевая, Анатолий чуть не подавился, когда верховой вдруг пропал из виду.
«Так он же туда свернул!» – студент подскочил в седле и вытащил из кармана браунинг. Кобыла словно почувствовала напряжение седока и вся подобралась.
– Ну, Люська, – шепнул ей Журавлев, – щас мы выясним, чего ему здесь надо.
У поворота они с Люськой немного постояли, потом спустились в овраг.
Обойдя усадьбу с другой стороны и спрятавшись за толстенной акацией, Анатолий увидел, как незнакомец ходит по двору. Парень остановился на месте какой-то сгоревшей дворовой постройки.
«Наверное, там был погреб», – решил студент. Неизвестный тем временем толкнул обгоревшее бревно ногой. Бревно откатилось, подминая рассыпающиеся останки строения.
«На подъесаула не похож, – разглядывал чужака Анатолий, знакомый с ним лишь по Серегиному описанию. – Слишком угловат, юрок, выглядит моложе. Наверное, мой ровесник, походка размашистая. Не рыжий… Нет, это не он».
Тут незнакомец нагнулся, потянул и со скрежетом вытащил из-под головешек лист кровельного железа.
«Что ему там надо? – удивился Журавлев. – Может, овин покрыть нечем?…»
Однако молодой человек вдруг стал на четвереньки, сунул голову в образовавшееся углубление и принялся что-то там рассматривать. Потом, явно удовлетворенный увиденным, вернул лист на место, накатил бревно и для верности присыпал место золой. Сняв картуз, отряхнул руку о полу гражданского пальто и причесал пятерней темные, волнистые, спадавшие на лоб волосы. Затем, воровато осмотревшись, таинственный посетитель сгоревшей усадьбы (Журавлев успел разглядеть узкое, не мужицкого склада лицо) перекрестился, сел на коня и пустился в обратный путь.
Глава 9
«С приходом красных торговая жизнь города замерла. Решив ее оживить, 17 февраля Исполнительный комитет Совета рабочих и казачьих депутатов в ультимативной форме приказал открыть все торговые предприятия.
Однако магазины и лавки стояли почти пустыми. С таким же успехом пытались реанимировать работу театров, синематографов и увеселительных заведений. Потерпев полное фиаско на этом фронте, рабоче-крестьянская власть взялась за население.
Под угрозой расстрела было приказано сдать все излишки продовольствия. Там, где что-либо находили, бесцеремонно реквизировали все, якобы для пополнения общественных запасов. Особенное внимание, как и стоило ожидать, обратили на винные погреба и спиртные склады.
Обыватель, как водится, ответил тем, что еще глубже зарылся в подполье, не желая расставаться со своими жалкими запасами. Введение системы пайков также ничего не дало. Деля горожан на „своих” и „изгоев”, большевики натолкнулась на препятствие, преодолеть которое им оказалось не по силам. Пустой желудок заставлял голодного обывателя постепенно терять панический страх перед новой властью. Скрытое недовольство, стало осторожно переходить в злобу.
Лишенные возможности достать продовольствие в Новочеркасске, многие горожане потянулись в станицы. Слушая „ходоков”, казаки поначалу не принимали всерьез рассказы об ужасах, творящихся в Новочеркасске. Но такое состояние неверия продолжалось лишь до тех пор, пока до ближайших хуторов и станиц не дотянулись щупальца продотрядов и карательных экспедиций».
Из дневников очевидца
Во дворе дома на Комитетской, где под видом торговца керосином проживал у своего престарелого родственника Иван Александрович Смоляков, квартировали пятеро казаков. Все были из сводного отряда «красного атамана» Голубова. Целыми часами, томясь от вынужденного бездействия, полковник Смоляков мог наблюдать, как казаки убирали лошадей, уходили на службу, а остальное время проводили за картами или в разговоре.
Время от времени Иван Александрович, проходя мимо, словно невзначай заговаривал с голубовцами, прося огоньку или, наоборот, угощая их куревом. К голубовцам иногда приходили казаки новочеркасской станицы, насильно зачисленные в 10-й кавалерийский полк. Гости, как правило, являлись родственниками квартировавших. Станичники охотно сообщали городские новости, рассуждали о постановлениях своего полкового комитета, но чаще жаловались, что служба им осточертела.
То, как вызывающе держали себя в столице Дона «иногородние», возмущало казачью душу. Уже с первых дней вступления в Новочеркасск голубовцы начали активно выступать против жестокостей солдат и матросов. Открыв путь в город для разного рода сброда, они только теперь увидели, какую подлую роль невольно сыграли. В результате красногвардейцы, вынужденные умерить свои аппетиты, стали опасаться, как бы хозяева не ударили им в спину.
Голубова казаки ругали, говоря, что он их «обманул» и «завел невесть куда».
На вопрос общительного торговца керосином: «Почему, собственно, они не разойдутся по домам?» – станичники высказывали опасение, что дома им не простят предательства.
Тем не менее каждое утро в красных сотнях недосчитывались по несколько человек, рискнувших возвратиться в свой юрт с повинной.
Посиделки становились все более многолюдными. Во двор потолковать по душам приходили и другие казаки полка. Вскоре главным для Ивана Александровича стало не попасться на глаза жившему напротив дворнику-большевику, игравшему видную роль при новой власти. Встреча с ним могла стоить жизни.
Тем не менее агитация шла весьма успешно. Мысль о том, что и в Новочеркасске, и в целой области казаки должны взять власть в свои руки и не допускать, чтобы пришлые хозяйничали на Дону, воспринималась мгновенно. Станичники соглашались и нередко говорили: «Мы еще маленько потерпим, а затем выгоним с Дона эту сволочь. Разве ж это народная власть? Это же разбойники».
