Последний пасодобль Свята Чернышова - Щербаков Сергей Анатольевич "Аксу" (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Сейчас хоть жетоны, а в Отечественную солдаты специальные капсулы носили с бумажками внутри, в которые личные данные записывали, – сказал Михалыч. – Влага попала, и все.
– У меня двоюродный братишка, когда еще в школе учился, в лесу в Кременках под Москвой останки трех солдат откопал, – оживился Димка, приподнявшись на локте. – Без вести пропавших. Видно, снарядом их в окопе накрыло. У одного «смертник» был. Сам вскрывать не стал. Но прочесть его эксперты так и не смогли. Бумажка истлела.
Вечером, после ужина, лежали молча. Каждый думал о своем. Вишняков дремал, иногда ресницы на его осунувшемся бледном лице вздрагивали, и он морщился от боли. Свят пытался вспомнить лицо Марины, но ее милый лик почему-то все время перекрывало выплывающее неизвестно откуда каменное, в шрамах, лицо Трофимова с прищуренными холодными глазами. Максим водил пальцем по стене, ногтем сковыривая заусенцы и крошки от засохшей голубой краски. «Спецназ», задумчиво уставясь в потолок, лениво грыз яблоки, которыми их угостили родители Кранихфельда. Лицом Пашка – вылитый актер Проханов в молодости, тот же курносый нос, такие же смеющиеся кошачьи глаза, та же шкодливая милая улыбка. Прямо как брат-близнец, но только с короткой стрижкой.
– Макс, фамилия у тебя какая-то странная. Из евреев, что ли? Или немцев? – вдруг Пашка обратился к молчаливому соседу.
– Сам ты еврей! Не видишь, у него нос курносый? Где ты хоть одного еврея с такой физиономией видел? – рассмеялся Димка, откладывая в сторону потрепанный журнал.
– Успокойся, из русских. Может, кто-то из древних предков и был немцем. Не знаю. Переводится – «журавлиное поле», – нехотя ответил Максим, вновь отворачиваясь к стене.
– Красиво! – отозвался Пашка и, опустив руку под кровать, бросил огрызок яблока в «утку». – Не то что у меня – рабоче-крестьянская, Голов. Потому что голый, голытьба. Замечательные у тебя предки, Макс. Я это сразу почувствовал, как только их увидел. А у меня матушка умерла, когда мне восемь лет было. Отец запил. Потом окончательно спился. Алконавт хренов! Даже на проводы в армию не пришел. Я все время с бабушкой жил, единственная добрая душа, кому я на белом свете еще нужен. Она у меня бывшая учительница, пасла меня – будь здоров. Все в разные кружки записывала, в спортивные секции меня водила. Ни на шаг от себя не отпускала. Боялась, что спутаюсь с дворовой шпаной и покачусь по кривой или по папашкиным стопам пойду. Горьким забулдыгой стану. Только зря она боялась, моя дорогая бабуля Антонина Матвеевна; насмотрелся я на батины выкрутасы во как, выше крыши. На его пьяные скандалы и дебоши. К спиртному отвращение теперь на всю жизнь.
– А я пропустил бы соточку-другую, – тихо сказал Вишняков.
– Михалыч, не грусти, старина! Вот завтра побрею тебя утречком и смотаюсь к Тане, глядишь чего-нибудь и надыблю.
– Да, Сашенька сегодня уже больше не даст.
– Не греши, дружок, отдай два года Родине должок! – пропел Пашка, громко зевая. Подняв культю, он подтянулся на руках и вновь плюхнулся в инвалидную коляску. Лихо развернулся на месте и покатил по палатам.
Свят очнулся от неприятного звука, от какого-то странного скрежета. Сел на койке, свесив ногу. В углу, закинув руки за голову, громко сопел и мычал во сне Пашка Голов. В темноте тихо всхлипывал Макс, накрывшись с головой одеялом. Странный скрип доносился от окна, где лежал загипсованный Вишняков.
«Черт! Как же я сразу не догадался, – парень оглянулся в сторону спящего прапорщика. – Ведь это Михалыч от боли зубами скрипит». Свят, опустив голову, уставился на свою ампутированную выше колена ногу: «И почему он тогда наступил на эту, будь она проклята, сплющенную ржавую консервную банку, под которой оказалась мина? Взрывом оглушило, разметало, отбросило в колючий кустарник. Вместо ступни – страшное месиво, кровавые лохмотья и адская боль. Ромке, Секирину и Чахе повезло, почти не зацепило, а вот Трофимову нет: «гостинцы» пришлись тому в спину. Если б он носил «броник», наверняка остался бы жив. Но «собр» всегда говорил, пусть лучше пуля его продырявит навылет, чем в «бронике» переломает все кости и намотает кишки.
Свят не помнил, как матерился, перетягивая ему ногу, Володька Кныш; как настойчиво хлопал его по щекам легко раненый Чаха, чтобы он не ушел в «отключку». Единственное, что он запомнил, как по двору носились, кудахча, обезумевшие рябые куры, как Ромка Самурский, склонившись вплотную к его лицу, что-то громко кричал, оскалив белые зубы.
Нащупав в изголовье койки костыли, Свят встал и, опираясь на них, вышел в длинный темный коридор. Медленно доковылял до стола дежурной сестры. Эллипс света от настольной лампы выхватывал из темноты склоненную над книгой светлую аккуратненькую головку медсестры Сашеньки.
– Ты почему не спишь? Болит? – обеспокоено спросила она, поднимая свое милое лицо с пухленькими щечками.
– Не спится, Сашенька. Болит. Пойду посмолю. Потом кольнешь, хорошо?
Выйдя на лестничную площадку, устроился на сложенных костылях. Закурил. Вроде полегчало.
«В институт не прошел, засыпался на экзаменах. Болел ангиной, «лакунарная» называется, не дай бог кому-нибудь такой прелестью переболеть. Даже глотать было больно, не то что извилины напрягать. Завалил математику. Расстроился. Тут еще повестка в армию. Хорошо, что у Маринкиных предков знакомая «шишка» в военкомате. Свят им как родной, как-никак с двенадцати лет с их дочкой вместе танцует. Старшего сына-то они потеряли три года назад. Братишка Маринкин, Аркаша, на Кавказе погиб на горной реке. Увлекался водным туризмом. На байдарке перевернулся с напарником на порогах в ущелье Волчьи ворота. Нашли их через пару дней искалеченных до неузнаваемости в нескольких километрах вниз по течению. Так что Свят им как сын родной. А у него и друзей-то настоящих нет, все время с Мариной. То соревнования, то тренировки, то сборы. Даже ночует иногда у них, чтобы через весь город по темени не тащиться домой. Мать все обижается, ворчит. Говорит, сынок, может, совсем туда переберешься? Сама, конечно, рада, что все у него хорошо сложилось. Есть серьезное увлечение танцами, неоднократный призер, есть любимая девчонка. Что не попал в дурную компанию, как его закадычный друг детства Алик Матвеев, который угодил в тюрьму за грабеж и наркотики.
Так вот, позвонили Маринкины родители своему знакомому. Не успел Свят и глазом моргнуть, определили его по блату вместо Дальневосточного округа в местную часть внутренних войск. Повезло ему жутко, как дяде Косте, которого когда-то вытурили за «хвосты» из института, и он загремел во флот. Правда, боевые корабли он видел только на картинках да из окна казармы, потому что всю свою военную службу проиграл в волейбол за Черноморский флот, так как в свое время юношей играл за сборную команду Москвы. Вот и у Свята служба была не хуже, сплошная лафа, устроился, как у Христа за пазухой: постоянные танцевальные турниры, то зональные, то региональные. Так закрутился, что почти забыл не только о службе, но и как выглядят суровые рожи родных командиров.
Но командование части не забыло про замечательные способности рядового Чернышова. Решило к женскому празднику подготовить творческими силами полка концерт для солдатских матерей и их любимых чад. Тут уж ему пришлось попотеть. Выступить в роли педагога, тренера и участника. На восьмое марта он танцевал с медсестрами Татьяной и Людой танго, румбу, фокстрот и вальс в Доме офицеров. Месяц он натаскивал своих симпатичных партнерш, хоть девушки были и понятливы, все равно получилась халтурка та еще. Чувствовалась в движениях какая-то скованность. С их звездным дуэтом, конечно, не сравнишь. Он и Марина были как одно целое, неразделимое. Долгие годы упорных тренировок и выступлений превратили их в единый заведенный механизм, абсолютно не дающий никаких сбоев. А как они танцевали джайв или румбу! Нет, это надо видеть! – Свят улыбнулся, вспоминая последний турнир. – Даже их кумиры, экс-чемпионы Тимонин и Беликова, обратили на них внимание».
