Смерть знает, где тебя искать - Воронин Андрей Николаевич (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
«Хорошо я их воспитала все-таки! Не жалела на них ни сил, ни времени. Теперь есть опора. Такие и в старости позаботятся, чтобы от голода не умерла, да и сейчас от работы не бегают. Сказала привезти – привезли.»
Пока с Катей обращались достаточно осторожно. Так обращаются с покупкой, только что доставленной из магазина. Уложили на бетонный пол, и Григорий вместе с Ильей перевели дыхание.
– Можно и пластырь оторвать, – сказал Илья.
– Не надо, еще укусит за ногу. Лучше матери помоги спуститься.
Наталья Евдокимовна уже шарила ногой, нащупывая первую ступеньку крутой, как на корабле, лестницы.
– Мама, осторожнее, тут ступеньки скользкие! – Илья, прыгая через ступеньки, бежал сломя голову наверх, чтобы, не дай бог, мать не поскользнулась.
Наталья Евдокимовна оперлась на плечо сына и, высоко держа голову, даже не опускаясь до того, чтобы смотреть под ноги, стала спускаться.
Илья гордился матерью. Стройная, высокая, совсем не похожая на обыкновенных деревенских старух, сгорбленных и замученных жизнью. К ней вполне подходили некрасовские слова: “Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет”.
– Вот вам стул, мама, – Григорий рукавом протирал дерматиновое сиденье старого стула без спинки.
Женщина опустилась и замерла, сложив на коленях руки.
– Свет бы зажгли, темно здесь.
– Сейчас, мама.
Щелкнул выключатель, зажглись довольно яркие лампочки. Но и достаточно мощный свет не мог целиком заполнить просторные подземелья. Даже находившаяся в таком ужасном положении Катя изумилась, откуда здесь такие казематы. Явно было видно, что не сами братья их строили. О том, что полвека тому назад была война, Катя знала, но для нее это было где-то слишком далеко, терялось в тумане истории: что война восемьсот двенадцатого года, что Великая Отечественная. Что здесь находился “укрепрайон”, она не подозревала.
– Илюша, дверь закрой. А ты, Гриша, пластырь сними. Хочу поговорить с ней. Я ж никого не вижу.
Лишь после того, как захлопнули люк, после того, как исчез последний солнечный луч, пробивающийся в подземелье, Григорий снял пластырь. Он снимал его бережно, боясь повредить девушке рот. Насчет того, что кто-нибудь может забраться в незапертый дом, пока все Вырезубовы находятся в подземелье, они не беспокоились. Наверху оставались псы, страшные ротвейлеры – Граф и Барон. Об их существовании в деревне знали все и помнили: стоит перелезть через забор, считай, ты покойник, загрызут. Этих псов деревенские так и называли – людоеды.
Но, несмотря на это, Вырезубовых в деревне уважали, хотя и побаивались. Если кому-то нужно было перехватить денег до пенсии или до получки, то Вырезубовы всегда выручали, правда, обставляли это довольно торжественно. Ни Григорий, ни Илья сами денег не одалживали, говорили, что нужно посоветоваться с матерью. Вели гостя в дом, угощали чаем, вареньем, а Наталья Евдокимовна наконец выходила в соседнюю комнату и возвращалась с деньгами. Но и отдавали местные в срок.
Все помнили об одном случае. Когда фельдшер вовремя не отдал долг, двое братьев пришли к его дому в деревню вместе с собаками. После разговора с братьями фельдшер имел бледный вид, деньги отдал через полчаса – обежал половину деревни, выпрашивая, вымаливая у кого сколько было. Как и чем напугали его братья, фельдшер не рассказывал, – даже когда напивался в стельку. И никто больше судьбу испытывать не хотел.
Катя истошно закричала, лишь только ей освободили рот. Но этот пронзительный, страшный крик никого из мучителей не пронял. Даже выражение их лиц не изменилось. Она кричала долго, минут пять, пока вконец не охрипла. И поняла, тут кричи, не кричи – ничего не изменится, в отношении ее существует страшный, зловещий план, который осуществится независимо от того, будет она сопротивляться или нет, будет кричать или молчать. Она всецело находится во власти странных людей.
– Успокоилась? – мягко произнесла Наталья Евдокимовна и повернулась к Илье. – Илюша, ты бы ей водички дал, а то небось горло у девчонки пересохло. Ишь как закашлялась!
– Обойдется, – сказал Григорий.
– У меня мама больна, – чисто инстинктивно нащупав слабую струнку в душе братьев и в самой Наталье Евдокимовне, произнесла Катя. – У нее язва открылась, в больницу положили… Я к ней ехала, спешила.
Мать строго посмотрела на сыновей. Этот взгляд Катю обнадежил.
– Я все сделаю, все, о чем попросите, – взмолилась Катя, – только отпустите потом! Я к матери спешу. Ей очень плохо, она видеть меня хотела… Мама очень расстроится, если я не приеду.., она меня ждет…
Наталья Евдокимовна подалась вперед, пристально посмотрела ей в глаза.
– Врешь, – спокойно сказала она, – я по глазам вижу, что врешь.
– Правду говорю.
– Мать ты не любишь, иначе сидела бы с ней дома. Какого черта в Москву потащилась? Легких денег захотелось, легкой жизни, чтобы мужики тебя трахали?
Слово “трахали” в устах этой женщины звучало страшным ругательством.
– Нет! – закричала Катя.
– Именно этого тебе хотелось! Хотелось, хотелось! Все вы, сучки, этого хотите, по твоим накрашенным глазам это видно! Да и в трусах ты ходишь.
– Это шорты.
– Нет, трусы, – резко сказала Наталья Евдокимовна тоном человека, абсолютно уверенного, что земля плоская и покоится на трех китах.
Мужчины в разговор не вмешивались, они стояли у стены и смотрели: то на мать любящими взглядами, то на девушку взглядами враждебными.
– Таких, как ты, учить надо. Вот мои сыновья тебя и выучат. Правда, паршивого кобеля не отмоешь добела. Ты знаешь, что мы с тобой сделаем?
– Не знаю!
– Мы тебе пока и не скажем. Мальчики тобой, сучка, займутся, а я на тебя смотреть не могу, – женщина поднялась так, как поднимается императрица со своего трона. И, отстранив попытавшегося помочь ей Григория, гордо направилась к крутой металлической лестнице.
– Не уходите! – выкрикнула Катя.
На просьбу девушки женщина даже не отреагировала, Катя перестала для нее существовать.
Тяжело хлопнул люк. Девушка осталась наедине с мужчинами в оранжевых комбинезонах.
– Давай пальцы выбросим, кому первому?
– Зачем? – ответил Григорий, – мне не хочется.
– Думаешь, мне хочется?
– Но мама же сказала, что эту сучку для начала проучить надо. Давай: три, четыре…
– Если вам не хочется, то скажите ей, что вы все сделали, – прошептала девушка.
– Дура ты! Во-первых, маму обманывать – грех, а во-вторых, тебе же лучше, сама пока не понимаешь своей выгоды.
– Нет, не хочу!
Две правые руки взлетели в воздух и замерли между мужчинами.
– Восемь, – сказал Григорий.
– Точно, восемь. Считай с нее по часовой стрелке.
– Придется мне, – переступил с ноги на ногу Григорий и осклабился.
– Что тебе? – воскликнула Катя.
– Мне тебя первому придется трахать.
– Нет, не хочу!
– Это никого не волнует. Твои желания не учитываются. Тебе не хочется, мне не хочется, ему не хочется, но надо, так мама сказала.
– К черту! Нет, я вам не верю! Вы что, сумасшедшие, маньяки? Отпустите меня, отпустите! Мне к маме надо, она больна!
Мужчины угрюмо молчали.
– Все, повыла? – бесстрастным голосом осведомился Григорий.
Прижавшись спиной к шершавому бетону, Катя не знала, что сказать, как повлиять на двух страшных мужчин, которые невесть что задумали. В общем, то, что ее могли изнасиловать, девушку пугало, но не смертельно. Она прекрасно понимала, вернее, чувствовала, что изнасилованием дело не закончится. И тут до нее дошло, что спасти ее может только чудо, какие-то слова, какая-то волшебная фраза, невзначай оброненная.
Она принялась бормотать, вспоминая Бога, ангела и все то, что приходит в голову насмерть перепуганному человеку.
– Ладно, хватит. Давай, Гриша, начинай. Я, если хочешь, постою, посмотрю.
– Как знаешь, брат, – сказал Григорий, распуская лямки комбинезона.
Гриша полностью снял комбинезон, аккуратно сложив, стоял, держа его в руках.
