Сармат. Любовник войны - Звягинцев Александр Григорьевич (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Ну и то скажу: едва у нас потери начались, так нам все эти сложности сразу же мешать перестали. Хреновая схема, верно, но вот же на ней: коридор, комната приемов, кабинет правителя, его личные апартаменты. Как говорится, азимут есть. Вот туда, к кабинету, к апартаментам, мы и начали пробиваться с нескольких сторон — и «Вымпел», и «Альфа», и «Зенит», и «Гром». Лупим, крушим, вминаемся в стены. Прячешься за любой выступ, за самый малый бугорок на стене, кричишь корешу: «Прикрой, земеля!» Он поверх тебя лупит, ты — в дверной проем, в полную темноту, а оттуда — вспышка, очередь по тебе: жа-жа-жах; а ты уже на пол валишься, как бревно, перекатываешься, бьешь на звук, опять вскакиваешь и не чувствуешь ни тяжести жилета, ни корявых автоматных магазинов, которые впиваются в тебя каждый раз, когда ты катишься через себя, — словом, будто забываешь обо всей этой положенной при захвате объекта тяжеленной амуниции. Помнишь только, что по тебе в любой момент могут начать стрелять и главное в этой игре — угадать момент, когда он, враг твой, начнет по тебе лупить. Выживает тот, у кого внутри сидит что-то такое, что в нужный момент кричит громко-громко: вот, приготовься, сейчас жахнет! Ты уже брякнулся или в сторону сиганул, а этот в чалме только еще жмет на спуск...
Взять хоть журналиста того, который потом все про Афган рассказывал... Ну, вы знаете, который по телику говорил, как он все ждал в первый раз, когда его в гостинице подстрелят: вечером свет в номере не зажигал, в туалет ходил едва ли не на четвереньках — знал, что «бур» с того беспокойного хребта, откуда басмачи наши самолеты валили, до гостиницы добивал. И он не трус, ребята, он потом не один раз это доказал. Просто ему его внутренний голос все время кричал: опасно, мол. А у меня ленивый этот самый голос кричит только перед тем, как в меня стрелять должны, зря энергию не тратит. Ну и все, и о чем тут говорить — один так устроен, другой иначе. Один создан для войны, для пальбы, другой, может, лучше всех картошку выращивает; неизвестно еще, что нужнее, кичиться тут особо не резон. Скажу только объективности ради, что наша с вами профессия более редкая, чем другие...
По ощущениям с час уж, наверно, прошел с тех пор, как мы во дворец ворвались. А огонь все сильнее и сильнее. Что это может означать, по-вашему? Правильно! Это означает, что мы близко к цели. То и дело слышу, как наши себя обозначают: сюда, мол, не бей, свои. Ну, свои так свои, о чем речь, нам бы с чужими разобраться!
И вдруг дух у меня на пути, а у меня нож в руке, и организм мой уже весь за этим ножом в струну пошел: сейчас я его вскрою, как консервную банку, этого духаря! А он ушел вбок, так грамотно! Скажу вам, ребята, без всякой скромности, от меня мало кто уйти может, а этот надо же — ушел! Ушел и стоит, руки опустил, а сам орет мне сиплым таким шепотом: стой, браток, я свой! Какой же ты свой, падла, когда на тебе форма гвардейца правителева и тюрбан! А он рвет форменку на груди, а у него под курткой — мама родная! — такой же тельник, как у меня самого, в голубую полосочку. ВДВ! Что за маскарад?! Е-мое, да я ж ведь его знаю — Андрюха Немчинов, Нема! Когда-то мы в одной учебке с ним задница об задницу колотились. Хорошо, думаю, что я ножик не бросал, а ведь ткнуть хотел! Теперь даже как-то неловко! Еще бы чуть — и хана Андрюхе! «Ты чего тут?» — спрашиваю. «Как чего, — говорит. — Охрана правителя. Официально. Нас тут пятнадцать человек от конторы прикомандировано...» Говорит, а у самого глаза вдруг оловянные становятся, белые, он цоп за автомат свой... Я, признаться, его не понял, тоже за автомат, а тут сзади меня вдруг: ду-ду-ду. ДШК, мать его! Стреляли из ДШК? Мишени видели? А теперь представьте, какие он дырки в человеке делает. Считай, порвало Андрюху надвое, кровищи — жуть, у меня аж все нутро свело. Ну, падаю, переворачиваюсь сам не свой, думаю: сейчас я тебя, блин, падла афганская... А он стоит, курва, отдыхает после подвига — «полкан» один из конторы, вы про него не знаете и не слышали... Прикомандировали его нам перед самым делом, представили нам как заместителя командира отряда. И он, сука эта, орет мне по нахалке:
— Никаких переговоров! Пленных не брать!
— Да ведь он же свой! — кричу я этому поганому «полкану», и верите, нет, аж душа заходится, что я его, падлу, не шлепнул, когда перекат делал.
А он морду репой сделал, как будто я у него на допросе в подвале каком в Варсонофьевском:
— Своих мы всех знаем, свои у нас на счет!
Ах ты, интернационалист хренов... Ну до чего ж жалко, что я в тебя весь магазин не всадил, аж слезу вышибает, как от горчицы, ей-богу... А потом малость как-то поуспокоился я: что-то тут не то, думаю, тут знак какой-то свыше, потому что в такой горячке, как там, во дворце, мать родную подстрелишь и только уж потом сообразишь, что наделал. Не зря, выходит, я этого чмыря не тронул.
Пока я так философствовал, ухнула где-то совсем рядом граната, «полкана» моего как ветром сдуло, будто и не было. Исчез куда-то, и прямо перед самым носом у меня стена рушится — сплошной саман, блин, во дворце-то! И в дыре в этой, в провале, я вижу еще пяток таких же ряженых, как Андрюха, — все раненые, кто лежит, кто сидит, все в кровище, и у всех тельняшки наружу, чтоб видели кому надо — свои, мол. И оружие рядом лежит.
Я только хлебало разинул крикнуть им: здорово, мол, орлы! Как вдруг у меня из-за спины выскакивает снова «полкан» и орет на фарси:
— Все руки вверх!
— А не пошел бы ты, — говорит один из этих, в тельняшках. — Свои мы!
— А ну встать всем, продажные твари! — заходится вдруг «полкан». — Сейчас мы разберемся, какие вы свои!
Тот малый, который послал его, снова говорит:
— Ты, фуфло, к нам не вяжись, после разберемся, кто свой, а кто продажный! Мы-то все стреляные, мы никуда не денемся, а ты лучше янки ищи, понял? Новый советник правителя.
«Зеленый берет», офицер. Высокий, белый, одет в форму офицера ХАД, стреляет с двух рук, как тебе и не снилось. Да и мне тоже, — потом поворачивается ко мне: — Скажи хоть ты этому мудаку, земеля, что нас уже ловить не надо, мы пойманные...
...Много там чего еще было, ребята, одно скажу сразу: не видел я потом больше никого из тех «духов» в тельняшках. И еще: так никто потом и не докопался, почему на правителя снотворное так плохо подействовало, что он самолично отстреливался, как Чапаев, до самого конца. А надо сказать, что все-таки мы его подстрелили потом. Правда, в той бойне и у нас потери были. На похоронах двух зенитовцев я сам в Москве был. В общем, кончен бал, погасли, как говорится, свечи. Выстроили нас в ограде дворца, и командир наш, полковник Гриша, только начал речь толкать, как мы здорово все провернули и как нас похвалят теперь, как вдруг бах... Как в том фильме поется: вдруг пуля пролетела, и ага... Гриша еще в жилете был — все мы стояли в жилетах, — так она его прямо над жилетом и тюкнула, в шею! Бесподобно какая-то гнида стреляла. Тем более что пуля насквозь вышла, и даже на глаз видать, пулька целевая. Рубашка на Грише даже не помялась... Пуля, сразу видно, из снайперского винта пущенная. И вспомнил я тут про блондина-советника в форме ХАД. Кинулся смотреть: точно, среди мертвяков нету такого, среди тех, которые еще живые, тоже нет. Прикинул я, откуда стреляли, и туда с двумя пацанами. Выбрались на крышу, а там, конечно, никого. Только гильзами все завалено. Но гильзы, однако, короткие, пистолетные, а от винта ни одной не видать. Заставил я ребят искать как следует. Гильзу мы так и не нашли, а наткнулись, пока ее искали, на репшнур. Наш шнур, только мы его здесь не цепляли — ни к чему было. А он, сука рваная, по нашему шнуру и спустился. Мы пулей вниз: там наша пехота в охранение выставлена, все подходы ко дворцу уже заблокированы насмерть. Ну и нашли мы в конце концов место, где блондинчик этот просочился: лежат двое пацанов с кровавыми пузырями на губах — ножом американец работал. Стало быть, ищи ветра в поле. Осталась только информация к размышлению: блондин, говорит по-русски, старший офицер спецподразделения, едва не стал главным советником у покойного ныне правителя страны..."
