День джихада - Щелоков Александр Александрович (мир бесплатных книг .txt) 📗
Она протянула ему руку.
Он прижал ее к губам.
Часть вторая. Блокпост, 1995
Поселение горцев — это аул.
Дурчин-аул, например, всего лишь несколько домов в распадке над речкой, бегущей среди могучих гор, А вот аул Дарго протянулся более чем на пять километров вниз от горы Ахмет-Ирзау до места слияния речки Бенойяссы с Аксаем.
Несравнимые по размерам и количеству проживающих там, все аулы одинаковы, когда говорят о родине гордых и свободолюбивых людей…
Старый поселок, в котором родился и вырос дед Салаха Мадуева и откуда он — участник Великой Отечественной войны был выслан с семьей в Казахстан, назывался Пари-аулом. От него давно уже остались одни развалины, над которыми, подобно надгробью, вознесла к небу седеющую свою вершину гора Кашкерлам.
После возвращения из ссылки на родину предков мать Салаха поселилась в Ачхой-Мартановском районе, где в живописной долине над холодной, кристально чистой речкой на склоне хребта появился совсем молодой аул. Вернувшиеся из казахских степей горцы назвали его по-тюркски — Жана-аул. Новый. Здесь и приютила одинокую женщину семья старых знакомых — Накаевых.
А потом построили собственный дом, и мать переселилась в него…
1
Командир полка упорно прятал от Салаха глаза и крутил в пальцах красный карандаш с обломанным грифелем.
— Слушаю вас, товарищ полковник.
Приученный к упряжи конь знает все дороги, по которым ему пришлось таскать за собой телегу. Кадровый военный как конь, но ему редко бывает известно, куда его повернут, натянув поводья.
— Ты мне веришь, Салах?
Мадуев посмотрел на полковника с удивлением. Вопрос «веришь — не веришь» куда больше подходит для выяснения отношений с девицей нежели для беседы командира полка с подчиненным ему комбатом.
— Что случилось, Борис Васильевич?
— Ты мне не ответил.
— Меня удивляет сама постановка вопроса. Разве я давал повод сомневаться в моем доверии?
— Хорошо. Слушай. Из Москвы, из ГУКа, пришел приказ о твоем увольнении…
Все что угодно ожидал услышать Салах — приказ выехать в длительную командировку в Тмутаракань, распоряжение сдать батальон и принять роту в связи с сокращением штатов. Наконец, могли сказать, что утрачена надежда на скорое получение долгожданного жилья. Но увольнение?… Как обухом по голове.
Будто сквозь вату входили в уши глухие слова командира:
— Хочешь, можешь не верить, но ни полк, ни дивизия представлений на тебя не подавали. Я спрашивал комдива. Он удивился не меньше, чем ты.
— Может быть, куда-то переводят?
— Если бы! — Полковник к этим словам прибавил весомый довесок мата.
— В приказе сказано прямо: уволить в запас.
Впрочем, увольнение не пугало Салаха. Это не так страшно и не так опасно, как падение без парашюта. Самым неприятным в этой истории было то, что его. Подполковника, кадрового военного, отмеченного двумя ранениями и двумя боевыми орденами, выталкивали в бомжи без всяких объяснений.
На ум пришла горькая мысль. О том, как долго его мытарили, прежде чем зачислить в военное училище. Анкеты. Справки. Проверки. Дополнительные анкеты. Подробная автобиография. Наконец, экзамены. И вот теперь выясняется, что все прошлые хлопоты пошли псу под хвост. Офицера можно вышвырнуть из строя вон, даже не объясняя ему, за что и почему.
В Москве, в ГУКе где каждая живая душа лишь номерной символ в файлах большого компьютера, о судьбах отдельных людей не пекутся. Там работают не с людьми — с кадрами. Идет приказ: тысяче офицеров присвоить очередные звания. Сто человек произвести в офицеры. Две тысячи — уволить. Все нормально, не так ли? И все равно — за что? Но это угадать он так и не смог…
2
В предбаннике райотдела милиции станицы Ковыльной, за стеклянной стеной, словно в аквариуме, сидел дежурный, Полуян столкнулся с подполковником в старой, но хорошо отглаженной милицейской форме.
Он явился сюда, чтобы оформить общегражданский паспорт вместо офицерского удостоверения личности. Затем следовало прописаться, хотя в демократической России этот акт элегантно именуют теперь «регистрацией проживания».
Подполковник пристально вгляделся в вошедшего, стараясь угадать, почему показались ему знакомыми черты этого человека. И вдруг спросил растерянно:
— Полуян?! Игорек, неужто ты?
— Сурмило! — Полуян раскинул в стороны руки. — Степан!
Они обнялись, тиская и похлопывая друг друга. Пять лет, проведенные в школе за одной партой, списывание контрольных, один комплект шпаргалок на двоих — такое что-то да значит в жизни.
— Пошли. — Сурмило взял Полуяна под руку и повел в кабинет на второй этаж. — Ты в Ковыли совсем или так, наездом?
— Похоже, совсем. У меня… неприятности…
— Не надо, Игорь. Мы здесь тоже газеты читаем. Пойдешь ко мне в милицию? Большой должности не обещаю — сам не велик кулик, но место найду. Гарантирую полную самостоятельность.
Единственным прикрытием Ковыльной с юга был пикет ГАИ на въезде в станицу. Но особых надежд на него Сурмило не возлагал по двум причинам.
Прежде всего, потому, что начальник пикета прапорщик Турченко превратил точку в место сбора дани с проезжавших через Ковыльную иногородних машин. Пресечь поборы раз и навсегда Сурмило не рисковал — Турченко приходился родней, вернее, свояком. Тронь его — и домашней войны не избежать.
Неожиданная встреча с Полуяном подвигла Сурмило предложить старому приятелю место. Какую еще тот найдет работу в Ковыльной, где уже и сейчас многие ходят без дела?
Создать на месте пикета ГАИ полноценный блокпост мог только человек энергичный, самостоятельный, имевший серьезный боевой опыт. Таких людей у Сурмило не было.
— Насчет самостоятельности ты всерьез? — Полуяна заинтересовала именно эта сторона предложения.
— Игорь, мое слово! Есть возможность, даже больше того — необходимость создать крепкий заслон на въезде в Ковыльную.
— Разве его у вас нет?
— Есть обычный пикет, но он не выдерживает никакой критики. Туда нужен хороший командир. С твердой рукой и ясным пониманием дела. Такой, как ты.
— Кто там сейчас начальник?
— Хорошо, Игорь. Говорю как на духу: мой свояк Турченко. Дерьмо мужик. Его гнать сраной метлой…
— Так в чем же дело?
— Откровенно? Мне моя баба глотку порвет. Турченко — муж ее родной сестры. Мне скажут, что его не топить, а спасать надо.
— Как же его уберу я?
— Придешь и прогонишь. Я дам тебе все факты. Ты и с меня снимешь груз. А бабам я скажу, что тебя рекомендовали из края…
— Хитер ты, Степан!
— Ничего не поделаешь. В наше время простота — хуже воровства.
— Какой штат?
— Десять человек. Вместе с тобой. Сейчас их там — семеро.
— Могу я сам подбирать мужиков?
— Даю карт-бланш. Только не откладывай. Раз, два — и за дело.
— Я еще паспорт не получил.
— Беда-вода! Дам команду, тебе его домой принесут.
К пикету Полуян поехал на велосипеде. Еще издалека он увидел Могилу — огромный курган, который лежал посреди степи. Он тянулся на полкилометра с севера на юг и круто вздымал свои бока метров на тридцать в высоту.
Дороги обтекали Могилу с двух сторон. Одна шла с юго-запада, другая — с юго-востока. Неподалеку от пикета они сливались в тракт, который пересекал Ковыльную и через степи удалялся в центральные области России.
Пикет стоял примерно в ста метрах от развилки, ближе к станице. Домик из глинобитного кирпича давно не белили, и он стал пегим: на грязно-белом фоне желтели пятна разных размеров. В стороне от домика на кирпичном основании лежала цистерна, снятая с автомобильного шасси. На ржавом боку виднелись остатки надписи «огнеопасно», поверх которых черным печным лаком вывели слово «Вода».
Заметив незнакомого человека, один из стражей порядка встал, поддернул сползавшие брюки и пошел навстречу. Рослый, крепкий, загорелый, он был полон уверенности и властной силы.
