Рекламный трюк - Антонов Антон Станиславович (читаем книги бесплатно .txt) 📗
— Стоп. Мы отвлеклись, — сказал Короленко. — Саша, продолжай.
Ростовцев сосредоточился и продолжил прерванное сообщение:
— Так вот, чтобы не привлекать внимания посторонних, похитители должны были делать вторую видеозапись в помещении с надежной звукоизоляцией, либо в месте, далеко отстоящем от других зданий, улиц и дорог. Но самое интересное сказал мне вчера вечером эксперт — оператор с местного телевидения. Он утверждает, что хотя сами записи кажутся любительскими и сняты бытовой камерой, но свет, а во втором случае — и звук — поставлены с помощью профессиональной аппаратуры.
— То есть? — спросил прокурор.
— В нашем городе есть киностудия, телецентр, три частных телестудии, несколько студий звукозаписи и кабельного телевидения и три театра. Но Ружевич могли вывезти за пределы города. Если прикинуть по времени появления первого послания, то можно очертить радиус примерно в шесть часов езды. А это значит, что в него попадают соседние областные центры, а там тоже телестудии, киностудии, театры и звукозапись. Можно попробовать поискать в этом направлении.
— Так пробуйте! — резко сказал Короленко. — Действуйте, черт побери!
— Мы действуем. Но есть один нюанс. В городе ходит слух, что всю эту историю затеял сам Горенский, и Ружевич с ним в сговоре. Они что-то не поделили с Ковалем, и Горенский организовал взрыв машины, а сам скрылся. А инсценировка похищения нужна, чтобы отвлечь наше внимание от убийства.
— А ведь и правда, — заметил Туманов. — Все лучшие силы брошены на похищение, а убийство расследуется кое-как.
— Это в наш огород камешек? — поинтересовался замначальника областного управления по борьбе с организованной преступностью.
— Это в общий огород, — парировал Туманов. — Ваши лучшие спецы тоже на похищение брошены. И тоже без толку, как и мы, и утро.
— Ну, тут есть свой резон, — сказал прокурор. — Трупы никуда не денутся, а девушка еще жива, и ее можно спасти. Вполне возможно, что этот слух — всего лишь утка.
— Все может быть, — согласился Ростовцев. — Мы обязаны учитывать все варианты. Не мешало бы объявить Горенского в розыск. Если этот слух — не утка, то он бы очень нам помог.
— Объявим, не беспокойся, — сказал Короленко. Прокурор жестом показал, что он хочет что-то сказать, но начал не сразу, и в кабинете повисла затяжная пауза. Наконец он заговорил:
— Каменев рассказал мне конфиденциально. Когда Горенский пропал и стало неясно, что будет с выкупом, они попробовали связаться с Центробанком в с кем-то из аппарата правительства, чтобы прозондировать почву — нельзя ли попросить помощи у государства. А им ответили, что все это похищение — чистое жульничество. Мол, Горенский устроил его, чтобы обналичить деньги со счетов фирмы, присвоить их и сбежать за границу.
— Похоже, надо заняться Горенским всерьез, — сказал Короленко, подымаясь с места. — Но другие версии тоже не надо сбрасывать со счетов. Их надо как следует отработать.
— А куда мы денемся, — ответил Туманов. Ростовцев тоже поднялся и, поскольку совещание подошло к концу, направился к выходу. Но у самой двери обернулся и произнес:
— А еще мой эксперт говорит: чтобы так натурально изобразить боль, Ружевич должна быть превосходной актрисой.
26
Чтобы изобразить боль, требуется незаурядное актерское мастерство. Но чтобы чувствовать боль, ничего такого не нужно. И хотя оба узника «темницы» в доме порнорежиссера Марика Калганова по роду своей основной деятельности были артистами, сейчас они не изображали боль, а чувствовали ее каждой клеточкой тела. И хотя причины были различны, ощущения оба испытывали очень похожие. И Шурику, и Яне было больно лежать и сидеть, а стоять они не могли от слабости. Каждое движение причиняло боль, но и неподвижность не приносила покоя. Больно было дышать, и даже биение сердца казалось источником боли.
Узники долго пытались найти наименее болезненное положение в пространстве, и в конце концов пришли к чему-то приемлемому для обоих. Шурик лежал на спине, а Яна на нем сверху. Мужское тело оказалось менее раздражающей опорой для ее избитого тела, нежели ковер, а Уклюжего в эти часы мучил какой-то внутренний холод, и женщина могла помочь ему согреться.
Их состояние напоминало то ли полуобморок, то ли полусон. У Шурика отняла силы ломка, у Яны — экзекуция, и неподвижность причиняла им все же меньше боли, чем движение.
Сначала лицо Яны покоилось на груди Уклюжего, но постепенно, по нескольку сантиметров за час, она поднималась выше, и наконец их лица соприкоснулись.
Некоторое время они лежали, прижавшись щекой к щеке, а потом Яна осторожно поцеловала товарища по заточению. Он не ответил, но девушка была настойчива. Прийти в себя после порки все-таки легче, чем после ломки, тем более что порка закончилась уже много часов назад, а ломка все еще продолжалась.
— Все пройдет, — шепнула Яна на ухо Шурику. Он ничего не сказал, но, едва заметным движением губ ответил на ее следующий поцелуй.
Это были странные ласки. Они развивались словно в замедленном показе, причем двигалась только одна Яна, а Шурик лежал пластом, и лишь изменившееся дыхание говорило о том, что он не совсем равнодушен к тому, что с ним делают.
Яне так и не удалось возбудить Шурика и довести его до состояния эротической боеготовности, хотя она очень старалась. Пришел Гена, и пленница с мыслью: «Я становлюсь законченной мазохисткой», отдалась ему на коленях, в «звериной» позе.
Потом он спросил:
— Ты хорошо знаешь Каменева?
— Кого? — не поняла Яна.
— Каменева. Легавый, шеф твоей охраны.
— Ты имеешь в виду «Львиное сердце»? Нет. Меня охраняла группа Коваля. С директором общался Горыныч. А что?
— Каменев по телевизору сказал, что он будет заниматься выкупом. Боюсь, это ловушка. Почему Горенский прячется? Почему он не заботится о тебе? Ему разве все равно, что я с тобой сделаю?
— Я сказала тебе это в первый же день. Могу повторить: ему все равно.
— А мне тоже все равно. Я хочу миллион баксов. Я тебя на кусочки разрежу на их глазах, хоть ты и трахаешься лучше всех, кого я знал. С миллионом «зеленых» я найду тысячу таких телок, как ты. И еще получше тебя.
Говорил это он до странности спокойно и беззлобно, и было в нем действительно что-то от крокодила, который проливает кровь не со зла, а потому, что просто хочет есть.
— Но ведь я не виновата. Если бы у меня были такие деньги, я давно бы отдала их тебе. Но у меня их нет. Я же не виновата, что моим хозяевам наплевать на меня.
Слезы брызнули у нее из глаз, и она прижалась лицом к груди Крокодила, словно хотела, чтобы ее слезы дошли прямиком до его сердца, минуя разум, зацикленный на миллионе долларов. Но Гена запустил руку в ее волосы, оторвал пленницу от себя и заставил ее глядеть себе в глаза.
— Ты кукла, — сказал он. — Все люди делятся на кукол и кукловодов. Ты кукла. И он — кукла, — Гена ткнул пальцем в направлении лежащего Шурика. — И тот, который наверху — тоже кукла. А я кукловод. И куклы должны меня слушаться. А Горенский не хочет быть моей куклой. Поэтому мне приходится Делать тебе больно — чтобы другие куклы быстрее Позаботились о тебе и купили тебя у меня.
— Знаешь, мученики всегда попадают в рай. А Мучители — в ад.
— Да ты никак в Бога уверовала? Зря. Бога нет.
— А вдруг есть? Ведь если ты меня убьешь, тебе тоже недолго останется жить. Или ты думаешь, в тюрьмах мало моих поклонников? Или надеешься, что миллион тебя спасет? Так ты его не получишь. Дурак ты, Крокодил.
И тут он кинулся на нее, мгновенно потеряв над собой контроль. Его руки сомкнулись на горле пленницы, и она забилась, как попавший в капкан зверь, не в силах вырваться.
Но вспышка безумия оказалась короткой. Почти сразу же включились тормоза, и здравый смысл взял верх. Остатки ярости Крокодил излил через эротические каналы, впервые по-настоящему изнасиловав девушку, преодолевая ее яростное сопротивление. Яна все еще думала, что он хочет ее убить, и боролась не на жизнь, а на смерть. Уклюжий, собрав все силы, пытался ей помочь, но был слишком слаб и в конце концов отлетел от удара ноги к центру «темницы». Ошейник чуть не сломал ему шею.
