Сердце Льва — 2 - Разумовский Феликс (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Однако как только гости прибыли, Шейх сразу подобрел, заулыбался, прижимая руки к груди, начал кланяться и как ребенок обрадовался подарку.
— О, спасибо, уважаемый, очень кстати. А то кое-кто вместо того, чтобы поднимать голову, поднимает хвост.
Хорст привез ему семейку мангуст, на редкость симпатичных и располагающих с виду. Пушистого полосатенького самца и хорошенькую длиннохвостую самочку. Зверьки, делая стойку, нюхали воздух, водили носами и предвкушающе пофыркивали — как видно, учуяли кобр. На их усатых хорошеньких мордах было написано счастье…
И потянулся привычный уже вечер пятницы — с кускусом, кофе, карточными фокусами, глубокомысленной беседой и молчаливой Лейлой в чадре. Когда дошли до давамеску — дурманящего как кальян печенья из гашиша, Мусса вдруг загрустил, нахмурил брови и пальцем погрозил Али.
— Ты, ты, ты, сын греха. Зубб-эль-хамир, никуммака, твою мать…
Потом рыгнул, понюхал бороду и начал посвящать гостей в несчастье, случившееся с Голдой Меер. При этом он сморкался, пускал слезу и жутко костерил змеиное племя, не забывая впрочем и человеческое.
— Скольские тупые бездушные твари, только-то и умеют, что жрать друг друга… Словно люди… Ты думаешь, змею можно приручить? Зубб-эль-хамир! Ей неведомы благодарность, беспокойство, чувство привязанности. Она делает только то, что ей интересно, или уступает силе. Ее нам не понять. Ее и кошку. Недаром Змеевод коворит, что они не отсюда и…
Внезапно он замолк, как бы приходя в себя, тряхнул своей рыжей головой и, резко уклоняясь от темы, сурово воззрился на Али:
— Ну что ты сидишь, как скоробей в навозе. Развлекай гостей дорогих, покажи им свой номер.
— Да, отец, — понурившись, Али поднялся, не сразу погасил в глазах отточенный блеск ненависти, — как скажешь. Пальцы его нехотя расстегивали грубую домотканную рубаху.
— А кто такой Змеевод? — с фальшивым равнодушием осведомился Хорст, многозначительно взглянул на Воронцову и сразу сделал вид, что больше всего на свете его интересует кофе. — Никак тоже хауи?
Внутренне он весь напрягся и напоминал борзую, почуявшую дичь.
— А кто у нас здесь не хауи? — невесело отшутился Шейх, вытащил длинный нож, резко рассек им воздух, грозно воззрился на Али. — Ну, долго тебя ждать, сын греха?
— Я готов, отец, — тот скинул рубаху на скамейку и, по пояс голый, смуглый и худой, змеей обвил изнутри огромную пузатую корзину. Пятки его соедились с затылком, глаза закрылись, тело одеревенело, дыхание замедлилось — смертельный номер начался. Правда продолжался он недолго: Шейх сунул нож в частое плетение прутьев, как раз напротив солнечного сплетелния сына, дважды повернул, крякнул, вытащил обратно и сделал зверское лицо. Али, вскрикнув что-то, вылез из корзины, сделал фляк, потом переднее сальто и принялся усиленно кланяться. На смуглом животе его отчетливо выделалая узкая багровая полоса.
— Браво, браво, брависсимо! — громко одобрили гости, веско поддержали свой восторг зелеными бумажками, и дальше вечер потянулся как обычно — размеренно, глубокомысленно, под кваканье лягушек. Нечто необычное случилось позже, когда Али провожал дорогих гостей до машины.
— Если доброму господину интересно, Али расскажет ему о Змееводе, — шепотом сказал он, судорожно глотнул и тронул просяще Хорст за рукав. — Пусть только добрый господин увезет Али отсюда. Куда угодно…
Андрон (1980)
Рожала Анджела в большом родильном доме на Малой Балканской улице. Весьма и весьма непросто. Благодаря халатности врачей вся порвалась, измучилась, но все же произвела на свет здоровенькую пацанку весом в три с половиной кэгэ. Вареньку. Уж такую хорошенькую, такую пригожую, писаную красавицу. Всю в ненаглядную дочку Анджелочку.
— Ну теперь мы с приплодом, — кричал в восторге Иван Ильич, плюнув на работу, неделю пил горькую и подарил Анджеле бриллиантовые серьги. — Костины завсегда были крепки в кости.
Только Андрон себя счастливым отцом не чувствовал, некогда было, работал каждодневно как проклятый. Вовсю уже поспела земляника, и садоводы поперли валом. С утра до вечера — очереди за весами, дефицитные дюралевые лотки, мятые в красных липких пятнах квитанции. Правый карман с кассой, левый с наваром, вонь, мухи, раскаленный асфальт, ментовский беспредел, проверяющие из госторгинспекции, управления торговли и объединения рынков. Каждый норовит застать врасплох, поставить раком, ошеломить напором, дабы поиметь свою долю малую от общака рыночного изобилия. Здесь как в джунглях, будешь щелкать клювом, сожрут.
Чуть живой после этого бедлама возвращался Андрон в семью, но и там ему не было покоя — Анджела, оправляясь от ран, сетовала на судьбу, Иван Ильич, если был на базе, звенел посудой, новорожденная, как и полагается, громко и жизнеутверждающе орала, теща Катерина Павловна, на которой лежало хозяйство, сетовала в голос, за что ей это все. В одиночестве Андрон ужинал на кухне, долго мок под струями душа и, несколько приободряясь, шел на ложе к молодой жене, под сахарный бочок. Только какой там к черту сахарный бочок — железное табу, сплошные швы, перманентный целобат. С полгода наверное уже.
Так что счастливым супругом Андрон себя не чувствовал и все чаще стал ночевать в родительском доме, благо из-за холеры в Одессе детсад в это лето не поехал на дачу, и Вера Ардальоновна сидела безвылазно в четырех стенах. Естественно разговаривая исключительно с Арнульфом. Вот весело-то. Тим же отвалил на южный берег северного моря и обещался быть не ранее конца лета. Господи, когда же оно закончится. Когда отойдет эта чертова клубника. А то денег куча, а счастья… Тошно было у Тима на душе, муторно — и скучно, и грустно, и некому руку пожать. И не только руку…
Однако не угадать, где найдешь, где потеряешь, жизнь, она, как известно, похожа на тельняшку. В пятницу, уже под занавес, Андрон, взопревший и мрачный, собирал торговый инвентарь. Вернее, с боем выдирал его у торгующих из лап… Все, все, тетки, алес. Надоели вы мне хуже горькой редьки, домой хочу. Всех денег не заработаешь, всех баб не переимеешь.
— Суки драные, опять лотки не помыли, — Андрон с лязгом отомкнул замок, настежь распахнул дверь будки и принялся расшвыривать по полкам добычу, как вдруг услышал голос снаружи, вроде бы знакомый:
— Андрей! Андрей! Можно вас?
— Нас уже не можно! А вас? — Андрон поставил на пол стопкой лотки, бросил в верхний россыпью гири-стограммовки и, высунувшись в дверь, вдруг резко сменил тон: — Оксана… э… Дмитриевна? Привет, перивет.
Ему дружелюбно улыбалась заведующая рыночной гостиницей, фигуристая, стриженная под мальчика блондинка лет двадцати пяти. Поговаривали, что с ней жил прежний замдиректора…
— Андрей, обращаюсь к вам как к специалисту, — сказала белозубо она и поправила на загорелом плече сумочку из крокодиловой кожи. — Мне нужен букет, очень качественный. Розы, девять штук и непременно алые.
Бриллиантовые семафоры в ее ушах при этом качнулись, и солнце заиграло в них мириадами ярких брызг.
— Что за вопрос, Оксана Дмитриевна? Сделаем, — Андрон покладисто кивнул, оскалился и понимающе заверил: — Айн момент.
Прошелся по рядам, набрал — не краснодарского шиповника — свежайшей прибалтийской «Сони», добавил гипсофилы, завернул и чуть ли не бегом вернулся к завгостиницей.
— Прошу. Только прежде чем дарить, не забудьте снять целлофан. Чтоб не случилось моветону.
Вот так, пусть знает, что и мы не лыком шиты.
— Замечательные розы, высший класс, — проигнорировав ремарку, Оксана Дмитриевна улыбнулась, бережно взяла букет и потянулась к крокодиловой своей сумке. — И сколько?
Браслетка на ее руке была тоже бриллиантовая и переливалась на солнце ничуть не хуже серег.
— Ну что вы, коллега, нисколько, — ухмыльнулся Андрон и непроизвольно, очень по-мужски глянул на заведующую. — Гусары денег не берут.
Ох уж эти барские замашки, тоже мне, дочь миллионера. Вот содрать бы все эти брюлики да и поставить бы…
