Подарок девушки по вызову - Серегин Михаил Георгиевич (книги полностью TXT) 📗
— Но… — невольно повторил Кропотин.
— Но, я бы сказал, состояние, вирулентность, арезистентный статус данного возбудителя представляет нечто новое в истории этого заболевания.., н-да, это нечто латентное, даже в некоторой степени апокрифическое. Я давно имею с ним дело, и я привык ко всем формам и проявлениям СПИДа, мои методы лечения получили европейскую известность, но, скажу вам честно, то, что я увидел у вас, поставило меня в тупик. И если вам не сложно.., я понимаю, с этической, да и с психологической точки зрения это не самый адекватный модус, но прошу понять меня правильно…
Профессор поднял глаза на озадаченное лицо Кропотина, на котором было написано, что понять Монахова правильно при задействовании подобного лексикона попросту невозможно.
Профессор снял очки, откашлялся и произнес:
— Одним словом, я прошу вас сдать тест-пробы повторно. И еще… — Михаил Иннокентьевич взял Кропотина за руку и, глядя прямо в глаза, четко выговорил:
— Вам не стоит отчаиваться, молодой человек. Не исключено, что результаты анализов будут вызывать куда больше поводов для оптимизма, нежели то, что мы имеем в настоящий момент. Еще раз повторяю, если при повторном исследовании подтвердится одна моя мысль, то.., иначе чем феноменом вас не назовешь. Вот вам талон на посещение послезавтра, двадцать восьмого июня, можете прийти в любое время с девяти до восемнадцати тридцати.
Хорошо?
Кропотин ничего не сказал, только быстро кивнул. Эта по одному слову профессора Монахова возродившаяся из пепла, как птица Феникс, надежда наполнила его теплом и какой-то по-детски светлой жаждой жизни. Такое ощущение испытывают при приеме кокаина, но в данный момент эмоции заменили собой дорогостоящий наркотик.
Эмоции, стоящие еще дороже.
В тот же день Кропотин на радостях устроился на работу (из «Аякса» ему по дружескому совету Свиридова пришлось уйти после происшествия в ночном клубе «Полишинель» во вневедомственную охрану с начальной ставкой в триста пятьдесят рублей, втрое меньше, чем он получал в «Аяксе») и вечером набрался в каком-то дешевом кафе так основательно, что наутро едва мог вспомнить, куда он, собственно, поступил на работу.
Надо ли говорить, что в кафе он был не один.
…Двадцать девятое число должно было стать решающим. Пожилой доктор, которого Монахов называл, кажется, Василием Ипатьевичем, при появлении Кропотина подскочил на месте еще бодрее, чем в предыдущее посещение Димы, и тут же повел его к профессору.
— Он сказал мне, как только вы придете, так сразу.., к нему. — Он перевел дыхание и добавил почти шепотом:
— Он говорил, что за его тридцатилетнюю карьеру такого еще не было.
Монахов в самом деле очень ждал Кропотина.
При его появлении он, забыв про свое профессорское достоинство, выскочил из-за стола и стремительными дробными шагами приблизился к Диме.
Положил руку ему на плечо и кивнул пожилому врачу:
— Благодарю, Василий Ипатьевич. Садитесь… гм… Дмитрий Владимире.., э-э-э… Дима. Я буду называть вас так, это ничего?
— Д-да.
— Вот и замечательно. Да вы садитесь, что вы стоя-то… — проговорил он, сам не выражая, впрочем, ни малейшего желания снова сесть на стул.
Вместо этого он несколько раз решительно прошелся от стены к стене, что-то бормоча себе под нос, а потом резко повернулся на каблуках. Какие дорогие и модные для медика туфли, машинально отметил Дима. Профессор произнес:
— Одним словом, Дима, вы имеете великолепный шанс открыть новую страницу в трагической книге борьбы со СПИДом.
— Так я болен или нет? — вырвалось у Кропотина.
— Одну минуту. Я все скажу. Дело в том, что вирус действительно поразил вас. Но он не сумел удержаться в вашем организме. А это фантастика и даже не научная. По всей видимости, в вашей крови содержится антитело, которое убивает вирус. Потому что сейчас этого вируса нет. Просто — нет.
Он воздел указательный палец, чтобы глубже проникнуться значимостью момента, и тут Кропотин медленно проговорил, чувствуя, как отдаляется и звучит словно бы со стороны, как чужой, его собственный дрожащий голос:
— Значит, я здоров?
— Не знаю, можно ли это назвать здоровым состоянием вашего организма на данный момент. Бесспорно, что наличие подобных антител или иных механизмов защиты, это еще предстоит выяснить, не является нормальным. Одно можно утверждать однозначно: в вашем организме, Дима, нет вируса СПИДа. Значит, в этом плане вы здоровы. Другое дело, не есть ли изживание вашим организмом возбудителя СПИДа следствием другой, быть может, еще более опасной вследствие ее неизученности.
Бесконечные закругленные периоды профессора Монахова приводили Кропотина в состояние, близкое к бешенству и одновременно к всплеску жгучей благодарности Он без сил опустился на кушетку и сжал голову руками. А профессор все говорил, говорил… Наконец Кропотин не выдержал.
— Таким образом… — вещал Монахов, но уже в следующую секунду его спокойную выразительную речь прервал возмутительный прыжок Кропотина с кушетки в сторону двери и крик:
— Я вернусь, профессор! Я обязательно вернусь, но сейчас…
Что — «сейчас», Дима договорить не успел, потому что, задохнувшись, захлопнул дверь и опрометью побежал по коридору. Когда растерявшийся от такого поворота событий Монахов наконец выглянул в коридор, феноменальный пациент уже исчез.
— Ну и ну, — пробормотал Монахов.
…Тем временем сидевший как на иголках Илья допивал уже пятую бутылку пива и докуривал пачку сигарет, когда в конце аллеи показался сияющий Кропотин. Нет, он не показался, его буквально вынесло из-за поворота так, что заклубилась пыль, толстый и плотный слой которой покрывал дорожку.
— Ну как? — выдохнул Илья.
…Вечером того же дня на квартире у Кропотина раздался телефонный звонок. Трубку снял сам Дима.
— Да.
— Добрый вечер, — услышал он в трубке мягкий, хорошо поставленный голос из числа тех, которые принято называть интеллигентными, — будьте добры, позовите Дмитрия, пожалуйста.
— Это я, — пробормотал Кропотин, недоумевая, кому из не в меру воспитанных людей могло приспичить позвонить ему в одиннадцать вечера.
— А.., прекрасно. Простите, что я позвонил так поздно, но боюсь, что в другое время я мог бы просто не застать вас дома.
— Простите.., но с кем я говорю?
— Монахов Михаил Иннокентьевич. Вы так поспешно ретировались сегодня из клиники, что я даже не успел поговорить с вами о нашем дальнейшем, так сказать, сотрудничестве.
— Да, я слушаю, — без особого энтузиазма протянул Кропотин.
— Дело в том, что ваш случай, как я уже говорил, настолько уникален, что я должен заняться с вами по плотному графику. Не исключено, что в ближайшем будущем потребуется изучать ваш феномен. То, что я видел у вас в крови, иначе как феноменом не назовешь. Так вот, придется изучать вас на такой аппаратуре, которой у меня нет. А если нет у меня, то нет и во всем регионе.., да что там, во всей стране, за исключением, разумеется, Москвы и еще, быть может, Питера. Если итоги будут такими, как я ожидаю, не исключено, что потребуется вылететь в Детройт к моему другу профессору Ройтману и профессору Дереку Симмонсу.
— Вы умеете строить большие планы, Михаил Иннокентьевич, — уже улыбнулся Кропотин.
— А человек, который не видит дальше собственного носа и не умеет строить наполеоновские планы, мало на что способен. Ладно, ближе к телу, как говорит один мой знакомый хирург. Я полагаю, что, если наше с вами сотрудничество состоится, это может отнять у вас много времени. В нашу эпоху дикого капитализма в России любому времени может и должен быть подобран его денежный эквивалент. О точной сумме поговорим при встрече, а сейчас я могу предложить вам за день работы со мной, скажем.., м-м-м…
И он назвал цифру, после которой ставка во вневедомственной охране, где Кропотин отработал уже два дня, казалась по меньшей мере издевательством.
Правда, эта ставка несколько превышала цифру, названную профессором Монаховым, но с той только оговоркой, что монаховская сумма причиталась за день, тогда как несчастные триста пятьдесят рублей рабочей ставки — за месяц.
