Опыт предпринимателя - Довгань Владимир (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Мы приходили домой, в свою половинку барачного, но все же собственного дома. Центрального отопления и газа у нас не было, и дом отапливался двумя печками. Мы заходили в дом, где было, конечно же, теплее, чем на улице, но все же очень прохладно. Бабушка затапливала печь, но в доме еще долго было холодно. Тогда мы с бабушкой быстро раздевались, залезали под кипу одеял, где тоже было очень холодно, прижимались друг к другу спинами и начинали своим дыханием согревать воздух под одеялом. Как только мне становилось тепло, я мгновенно проваливался в счастливый детский сон. А утром меня будил вкуснейший в мире запах блинов или оладий, которые уже в изобилии напекла бабушка, и я просыпался самым счастливым ребенком на свете.
Еще мне запомнились зимние дни, когда мы всей семьей собирались и лепили пельмени. Это обычно занимало полдня. Стояли страшные морозы. Готовые пельмени на фанерных листах выставлялись на мороз и мгновенно замерзали. Их хватало надолго: месяца на два-три длинной зимы.
На всю жизнь я запомнил добрые сказки деда, которые он мне рассказывал, когда пораньше приходил с работы. Долгими зимними вечерами мы с ним коротали время так: набирали картошки, накладывали ее в нашу голландку – круглую печку, стоявшую посредине дома, – засыпали ее углями и, пока мы ее пекли, дедушка рассказывал мне сказки. Восхитительный аромат печеной картошки разносился по всей комнате, и мы были самыми счастливыми людьми в огромном холодном ночном мире. Дом для меня тогда был огромным. Тепло, уют, дедушкины сказки и ожидание, когда мы будем ужинать печеной картошкой, остались самыми теплыми, добрыми и светлыми воспоминаниями о моем детстве.
Помню наши походы за ягодами или грибами в тайгу с дедушкой и братом, когда тот приезжал от родителей, с которыми он в это время уже жил в Тольятти. Что такое собирать ягоды в тайге? Многим людям это совершенно незнакомо. Но тот, кто хоть раз собирал ягоды в тайге, никогда не забудет огромные голубые поляны жимолости, голубики, ежевики... Вот голубика, или голубица, как ее называют на Дальнем Востоке, – невысокие кустики, не больше полуметра высоты с маленькими жесткими листочками, полностью обсыпанные продолговатыми кисло-сладкими ароматными ягодами с красивым голубым налетом. Когда их срываешь, голубизна пропадает, ягоды становятся синими. Перед тобой целая поляна, где тысяча таких кустиков, и все они голубые-голубые, покрытые вкусными ягодами. Это вызывает невероятный восторг.
В тайге, конечно, полно мошки, поэтому ты одеваешься так, чтобы она тебя не могла достать, и отправляешься на сбор ягод. Первым делом, естественно, наедаешься сам. Запихиваешь их в рот горстями, сок стекает по щекам, руки становятся синими... После этого начинаешь наполнять ведра с помощью небольшого нехитрого приспособления, которое почему-то называют комбайном. Это такой короб, у которого с одной стороны прибито очень много параллельно направленных проволок, что делает его похожим на расческу. Подходишь к кусту, зацепляешь его, тонкие прочные листики как бы просачиваются сквозь эти металлические прутики, а ягодки остаются в коробе. Одно движение – и в твоем комбайне несколько стаканов ягод.
Сигналом к окончанию сбора служило не время или усталость, а то, что вся взятая с собой тара уже заполнена. Количество ягоды измерялось ведрами. Как правило, мы выезжали в тайгу на велосипедах или мопедах. Это происходило на рассвете, а к обеду уже все ведра были полными, и мы возвращались домой. Благо ехать было недалеко: вокруг поселка простиралась нетронутая тайга со всеми ее богатствами.
Ягоду засыпали сахаром и закладывали в огромные бочки. Она не портилась, засахаривалась, и ее потом ели всю зиму. Еще из нее варили компоты, делали варенье, закатывали огромное количество банок
Конечно, в тайгу мы ходили не только за ягодами, но и за грибами. Ходили мы обычно с дедушкой, когда у него было свободное время. Грибов в тайге, естественно, видимо-невидимо. Я брал ведерко, он два больших ведра, и мы уходили в тайгу. «Уходили» – это громко сказано, ведь буквально стоило зайти за последний дом, пройти метров двадцать-тридцать, и ты уже спотыкался о грибы. Брали, разумеется, самые лучшие-, грузди, подосиновики, подберезовики, белые.
Осенняя тайга удивительно щедра на всевозможные встречи: можно было увидеть белку, бурундука, множество птиц. Это было какое-то очень гармоничное сосуществование человека со всем живым. Помню, как однажды мы с дедом нашли такой большой гриб, что он не помещался даже в двадцатилитровое ведро: шляпка у него была слишком велика. Нам было жалко его резать, и мы несли его целым. Это был просто гриб-великан, подберезовик или подосиновик, в котором было веса несколько килограммов. Это, правда, никого в Ерофее Павловиче не удивило: люди жили в природе, которая была фантастически богата.
Все бабушки и дедушки – самые добрые люди на свете. Они всегда покупали конфеты, сладости, одежду, немного баловали меня, наполняя мое детство добром, светом и радостью.
Кроме любви к дедушке я всегда, с самого детства, испытывал гордость за него. Помню его тело, покрытое шрамами, правого бока практически не было: вместо привычной конфигурации тела с правой стороны была какая-то складка, обтянутая кожей в страшных рубцах. Его ноги и руки были изуродованы осколками, а множество их так и осталось в теле.
Он прошел финскую и германскую войны, и я искренне им горжусь как героем, у которого вся грудь была в орденах и медалях. На всю жизнь запомнил его рассказ о том, как он с товарищами в финскую войну оказался в окружении. Он с другом по-пластунски пробирался по недавнему полю боя среди трупов. Лил сильный дождь.
Один финн притворился мертвым, закрывшись плащ-палаткой. И, когда дед проползал мимо него, отбросил плащ-палатку и нанес сильный удар штыком. Дед машинально закрылся рукой, штык пронзил его руку. Финн выдернул из дедовой руки штык и ударил им снова. Тогда мой дед второй раз заслонился рукой и теперь уже так сжал руку, что враг не смог вырвать свою винтовку со штыком. Здесь подоспел на выручку напарник деда, и они застрелили этого финна, хотя тот и просил о пощаде: война есть война.
Военных историй дед рассказывал очень много. Как-то я его спросил: «А когда тебе было страшнее всего?». Он ответил: «Когда бомбили с самолета. Земля подпрыгивает, ты вжимаешься в воронку, от ужаса волосы шевелятся, начинаешь молиться Богу, даже если прежде в него не верил. За одну бомбежку волосы седеют».
Мой дед был абсолютно честным человеком. Работая директором пекарни, он никогда не мог принести домой буханку хлеба, хотя служащие воровали их десятками, кормили ими скот. Мой брат Валентин перенял от него эту невероятную щепетильность.
Хотя во время революции 1917 года расстреляли всю семью деда (его отец был известным в Воронеже фабрикантом и купцом), он стал поклонником коммунистической идеи и фанатичным руководителем предприятия.
Дед всегда очень уважительно относился к власти, с гордостью носил медали с профилем Сталина, «За отвагу» и никогда не ругал ни коммунистов, ни Сталина, ни время. Действительно, удивительный был человек
Мое детство предстает в памяти, как цепочка ярких вспышек воспоминаний и впечатлений, отдельных фрагментов, которые, конечно же, не складываются в непрерывный кинофильм.
Одним из ярчайших эпизодов, запомнившихся на всю жизнь, стал переезд из Ерофея Павловича в город Тольятти. Из доброго, семейного поселка, затерянного в бескрайней тайге, я переселился в индустриальный город. В то время это была огромная стройплощадка, по которой ползали бульдозеры, тянулись грузовики со щебенкой, плитами. Ночь озарялась огнями электросварки. Из патриархального Берендеева царства я шестилетним мальчишкой попал в промышленный вертеп.
Я был всегда очень любознательным, меня интересовало буквально все. Особенно я любил мастерить что-то своими руками. Отец мой -мастер на все руки: классный столяр, слесарь, токарь, сварщик, электрик. Он всю жизнь все в доме делает сам: мебель, люстры, сам строит, сам сваривает, сам месит бетон в бетономешалке, сделанной по собственному проекту.
