Сорос о Соросе. Опережая перемены - Сорос Джордж (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
Я полагаю, что этот подход больше годится для изучения общественных явлений, чем аналитический подход. Ноя вижу, что даже в теории эволюции систем разница между социальными и естественными явлениями еще недостаточно четко осознается. Большинство компьютерных программ имеют дело с эволюцией популяций. Для изучения взаимодействия между мышлением и реальностью нам необходима модель «моделе-построителей», чьи модели в свою очередь должны содержать «моделепо-строители», модели которых также должны содержать «моделепостроите-ли», и так до бесконечности. Насколько мне известно, это еще не было сделано ни в одной имитационной программе. Бесконечное порождение моделей должно быть где-то прекращено, если модели предназначены для какого-либо практического использования. В результате модели не могут отражать реальность во всей ее полноте. Таким образом, это еще один путь, ведущий к заключению о том, что мышлению участников присуще внутреннее несовершенство.
БВ – Предположим, что я соглашусь с вашими аргументами. Каким образом ваша теория рефлексивности объясняет и прогнозирует ход событий?
ДС – Она этого не делает. Она даже не претендует на то, чтобы считаться научной теорией. Принцип неопределенности Гейзенберга связан со статистической вероятностью. Он не может определить поведение отдельных частиц, но он сумел дать очень надежную оценку определенных видов поведения. Напротив, меня интересует ход конкретных событий. Ведь я – инвестор, но я считаю, что статистическая вероятность значима лишь в ограниченных пределах; важно знать, что же случится в данном, конкретном случае. В еще большей степени это относится к историческим событиям. Я не могу делать надежных прогнозов относительно их хода. Все, что я могу сделать, – это сформулировать сценарий. Я могу затем сравнить реальный ход событий с гипотетическим. Подобные гипотезы не имеют научной ценности, но они полезны на практике. Они предоставляют основу для принятия решений в реальной жизни. Я не могу предсказывать ход событий в соответствии с универсально истинными обобщениями, но я могу разработать общую модель, которая позволит мне ожидать определенных событий и корректировать мои ожидания и свете получаемого опыта.
Иными словами, Гейзенберг сформулировал научную теорию неопределенности, в то время как моя модель помогает иметь дело с неопределенностью ненаучным способом. Это важное различие. Согласно научным стандартам моя теория бесполезна. Она не предоставляет ни прогнозов, ни объяснений – ни детерминированного, ни вероятностного рода. Гейзенберг был ученым, изучавшим физические явления, и его теория является научной. Я – лишь мыслящий участник, пытающийся осознать природу человека, и моя теория является ненаучной. Так и должно быть, поскольку я понимаю, что положение мыслящего участника весьма отлично от положения научного наблюдателя.
БВ – И поэтому вы назвали вашу книгу Алхимия финансов? Вы считаете вашу теорию алхимией, а не наукой?
ДС – Да. Алхимики сделали большую ошибку, пытаясь превращать простые металлы в золото с помощью заклинаний. С химическими элементами алхимия не работает. Но она работает на финансовых рынках, поскольку заклинания могут повлиять на решения людей, которые формируют ход событий.
БВ – Алхимия наводит на мысль о некоторого рода вмешательстве, манипуляциях, превращении веществ.
ДС – Совершенно верно. На финансовых рынках теории могут изменять фактические события, к которым они относятся. Например, теория эффективных рынков породила широкое использование производных ценных бумаг, а они могут в некоторых случаях вызывать кризис на рынке. Случилось так, что я твердо привержен правде, и поэтому я настаиваю на утверждении, что социальная наука является алхимией, а не наукой. Наука имеет твердую репутацию, и поэтому заявлять о том, что вы занимаетесь наукой, лестно. Это волшебное слово, и ученые, занимающиеся общественными науками, могут творить чудеса силой одного этого слова.
Я не хочу, чтобы мое заявление заходило слишком далеко. Ученые, занимающиеся общественными науками, точно так же заинтересованы в стремлении к истине, как и ученые-естественники. Но у них есть возможность творить чудеса, в которой в большинстве случаев отказано ученым-естественникам. Лучший способ избежать злоупотреблений заключается в осознании возможности злоупотреблений. Именно этого я пытался добиться, утверждая, что «общественная наука» – это ложная метафора, и настаивая на том, что мой собственный подход более похож на алхимию, чем на науку.
БВ – Если ваша теория не предоставляет каких-либо обобщений, которые могут быть использованы для предсказаний или объяснений, в чем же ее польза?
ДС – Она открывает большую область исследований – взаимодействие между мышлением и реальностью. Я лишь поверхностно коснулся ее и уже получил некоторые интересные результаты. Я считаю особенно многообещающим различие между состояниями, близкими к равновесию, и состояниями, далекими от равновесия. Существуют ситуации, в которых восприятие и реальность не очень далеки друг от друга, и действуют силы, стремящиеся сблизить их еще больше. Я называю эти состояния состояниями, близкими к равновесию. Существуют и иные ситуации, когда восприятие и реальность довольно далеки друг от друга и не существует тенденции к их сближению. Я называю эти состояния состояниями, далекими от равновесия. Существует два рода неравновесных состояний – статический дисбаланс, при котором как доминирующая теория или догма, так и доминирующие социальные условия жестко фиксированы, но они довольно далеки друг от друга; и динамический дисбаланс, в котором как реальный мир, так и взгляды участников меняются так быстро, что они не могут не быть далеки друг от друга.
БВ – Это возвращает нас вновь к очень важному вопросу, на который вы не ответили ранее. Где бы вы провели границу между различными состояниями?
ДС – Как я уже сказал раньше, у меня еще нет четкого ответа. Есть вещь, которую я знаю наверняка, – граница эта должна быть связана с моральными ценностями, которыми люди руководствуются в своих действиях. Я провожу аналогию с водой: момент, когда она превращается в лед или в пар, определяется давлением и температурой. Здесь это – вопрос ценностей. Проблема заключается в том, что ценности не могут быть выражены количественным образом, как температура. Поэтому нам необходимо искать качественные различия. Вот тут я начинаю сомневаться. Удивительно, как мало я знаю о ценностях. Я изучал экономику, но экономическая теория принимает ценности как данное. Я изучал философию, но в основном теорию познания и пренебрегал этикой. Несмотря на то что у меня существует довольно четкое представление о том, где проходит граница, я не уверен, смогу ли изложить это.
БВ – Попытайтесь.
ДС – Глядя на границу между статическим дисбалансом и состояниями, близкими к равновесию, я бы сказал, что в ситуациях, близких к равновесию, люди осознают разницу между мышлением и реальностью и признают, что эти два явления не всегда совпадают. Они готовы учиться на опыте и используют свои силы на достижение желаний. Эти усилия не дают их мышлению отклониться слишком далеко от реальности. Напротив, в состоянии статического дисбаланса люди не отличают субъективное от объективного или принимают догму за конечную истину. Мы можем использовать в качестве примера анимизм – веру в одушевленность природного мира, существовавшую у первобытных людей, или коммунистическую догму бывшего Советского Союза.
Мне трудно выражать свои мысли, когда мы подходим к границе динамического дисбаланса. Различие между мышлением и реальностью становится нечетким, но на этот раз, поскольку реальность становится слишком нестабильной, она уже не так надежна, как в состояниях, близких к равновесию; напротив, она становится более пугающей и в то же время более подверженной изменениям. Это происходит не само по себе: система ценностей участников также становится менее устойчивой. Существует самоусиливающееся взаимодействие между ценностями, которыми руководствуются люди, и ходом событий. Дальше мы уже многое знаем: теперь мы имеем дело с последовательностью подъемов и спадов.
