Бумеранг: Как из развитой страны превратиться в страну третьего мира - Льюис Майкл (читаем книги онлайн txt) 📗
Монахи пробыли в церкви до часу ночи. Обычно, пояснил отец Арсениос, они встают в 4.00 и начинают все сначала. По воскресеньям полагается послабление: они начинают в 6.00. Прибавьте еще восемь часов ежедневной работы в огороде, или мытья посуды, или изготовления мятного ликера, и вы поймете: рай для одних может показаться адом для других. Руководители предприятия, отцы Ефрем и Арсениос, отступают от этого сурового режима примерно пять дней в месяц, в остальное же время ведут одинаковый со всеми образ жизни. «Большинство греков считают, что настоятель — весьма предприимчивый делец, — в порыве откровения говорит мне отец Матфей из Висконсина. — Все в Греции убеждены, что у настоятеля и отца Арсениоса есть тайные счета в банках. Если подумать, то это полный бред. Что им делать с этими деньгами? Они не ездят на недельку на Карибы. Настоятель живет в келье. Это хорошая келья. Но он все же монах. И очень не любит уезжать из монастыря».
Мысль о том, что мне предстоит явиться в церковь в 6.00, не дает мне уснуть, и уже в 5.00 я на ногах. Абсолютная тишина: так редко доводится вообще ничего не слышать, что лишь через какой-то момент времени начинаешь ощущать отсутствие звуков. Купола, трубы, башни и греческие кресты резко выделяются на фоне серого неба. Как и пара праздно застывших гигантских кранов — поскольку активы монастыря заморожены, его восстановление приостановлено. В 5.15 из церкви доносятся первые звуки, как если бы кто-то передвигает иконостас — тяжелый физический труд закулисной подготовки к представлению. В 5.30 монах хватает веревку и звонит в церковный колокол. Снова становится тихо, но через несколько мгновений из длинного общежития монахов раздаются сигналы электронных будильников. Через 20 минут монахи по одному или парами выходят из келий и по булыжной мостовой устремляются к церкви. Все это похоже на начало фабричного дня в небольшом городке. Не хватает лишь судков с обедом.
Три часа спустя по дороге в Афины у меня звонит телефон. Это отец Матфей. Он хочет попросить меня об услуге. Только не это, думаю я, они меня раскусили, и он собирается уговаривать меня не писать о некоторых вещах. В общем-то, они действительно поняли мои намерения, только он звонил не за этим. К слову сказать, министр финансов настаивал на проверке своих цитат, а вот монахи дали добро писать о чем угодно, что само по себе поразительно — в свете грозящих им судебных процессов. «Мы читаем материалы одного консультанта на американском фондовом рынке, — говорит монах. — Его зовут Роберт Чапмен…» (Никогда не слышал о нем. Он оказался автором информационного бюллетеня о глобальных финансах.) Собратьев по обители, сказал отец Матфей, интересует, что я думаю о Роберте Чапмене и стоит ли его слушать…
ЗА ДЕНЬ ДО МОЕГО ОТЪЕЗДА из Греции в парламенте страны обсуждали и выносили на голосование законопроект о повышении пенсионного возраста и сокращении государственных пенсий и других привилегий госсектора. («Я полностью поддерживаю идею сократить число бюджетников, — говорил мне эксперт из МВФ. — Но как сокращать число, которого не знаешь?») Премьер-министр Папандреу представил этот законопроект, как и все остальное с момента обнаружения дыры в балансе, не как собственную идею, а как безоговорочное требование МВФ. Судя по всему, это делалось с целью заставить греков, которые никогда не пойдут на жертвы из внутренних побуждений, прислушаться к призывам извне. То есть они фактически уже не хотят сохранять приличия.
Тысячи и тысячи госслужащих вышли на улицы в знак протеста против законопроекта. Вот как выглядит греческая версия «Чаепития»: налоговики-взяточники; учителя государственных школ, которые ничему не учат; высокооплачиваемые работники обанкротившихся государственных железных дорог, на которых поезда никогда не приходят вовремя; работники государственных больниц, берущие взятки за приобретение медицинских товаров по завышенным ценам. Вот они, а вот мы: страна людей, которые винят кого угодно, но только не себя. Греческие бюджетники объединяются в отряды по типу армейских взводов. В середине «взвода» — два-три ряда молодых людей, вооруженных дубинками в виде флагштоков. С поясов свисают лыжные очки и противогазы, позволяющие не покидать поле боя при неизбежном применении слезоточивого газа. «Заместитель премьер-министра сказал нам, что они жаждут как минимум одной смерти, — сообщил мне один из известных бывших министров Греции. — Они хотят крови». Когда двумя месяцами раньше, 5 мая, начались марши протеста, толпа дала понять, на что способна. Увидев работающих в отделении Marfin Bank сотрудников, юнцы забросали их бутылками с зажигательной смесью и плеснули бензина, перекрыв выход. Большинство сотрудников Marfin Bank выбрались через крышу, но во время пожара погибли три человека, включая молодую женщину на четвертом месяце беременности. Пока они умирали, греки на улицах кричали, что так им и надо — нечего было выходить на работу. Эти события происходили на глазах у греческих полицейских, но они никого не арестовали.
Как и в другие дни, участники протеста буквально парализуют страну. Авиадиспетчеры устраивают забастовку и закрывают аэропорт. В порту Пирей толпа не дает пассажирам круизного лайнера сойти на берег за покупками. В разгар туристического сезона они блокируют свою страну, так отчаянно нуждающуюся в притоке иностранной валюты. Любому сотруднику частных предприятий, не поддержавшему забастовку солидарности и вышедшему на работу, грозит опасность. Все магазины и рестораны в Афинах закрыты; закрыт также Акрополь.
Группа лидеров собирается посреди широкого бульвара в нескольких метрах от уничтоженного огнем отделения банка. Поджигать банк при данных обстоятельствах было верхом жестокости. Если бы в мире царила справедливость, греческие банкиры вышли бы на улицы с протестом против представлений обычного греческого гражданина о нравственности. Мраморное крыльцо Marfin Bank превратилось в печальное место поклонения: мягкие игрушки для неродив-шегося ребенка, несколько фотографий монахов, табличка с высказыванием древнего оратора Исократа: «Демократия уничтожает сама себя, потому что злоупотребляет правом на свободу и равенство. Потому что учит граждан воспринимать наглость как право, беззаконие как свободу, оскорбительную речь как равенство, а анархию как прогресс». На другой стороне улицы выстроилась фаланга полицейских с сомкнутыми, как у спартанцев, щитами. За ними здание парламента, внутри которого предположительно разгорелись яростные дебаты, хотя происходящее там остается тайной за семью печатями, поскольку греческие журналисты тоже бастуют. Толпа начинает скандировать и двигаться в сторону находящейся в явном меньшинстве полиции: полицейские застывают в полной боеготовности. Наступает один из тех моментов, когда ждать можно чего угодно. По сути, вопрос лишь в том, откуда ждать подвоха.
Такое же ощущение складывается и на финансовых рынках. Вопрос, на который все ждут ответа: объявит ли Греция дефолт? Существует точка зрения, согласно которой у греков нет выбора: те меры, которые принимает правительство для снижения расходов и увеличения доходов, ведут к оттоку из страны остатков производительной экономики. В Болгарии налоги ниже, в Румынии работники менее привередливы. Но есть и другой, более интересный вопрос: даже если эти люди теоретически смогут выплатить долги, жить по средствам и вернуть добрую репутацию в Евросоюзе, есть ли у них для этого внутренние ресурсы? Или они настолько потеряли способность ощущать связь с миром за пределами своих мирков, что готовы просто отказаться от обязательств? На первый взгляд, объявить дефолт по долговым обязательствам и самоустраниться было бы безумием: все греческие банки мгновенно обанкротятся, страна не сможет платить за многие импортируемые товары первой необходимости (например, нефть), и правительство будет наказано на долгие годы высокими процентными ставками, если ему позволят снова брать кредиты. Но эта страна ведет себя не как коллектив; ей не хватает монашеского чутья. Она ведет себя как скопище разобщенных частиц, каждая из которых привыкла преследовать собственные интересы в ущерб общему благу. Разумеется, правительство решительно настроено, по крайней мере попытаться восстановить гражданскую сферу в Греции. Единственный вопрос: а подлежит ли она восстановлению?
